Таинство любви
Шрифт:
– И только-то? – усмехнётся некто надменно, так что в ответ хочется чуть ли не кричать:
– А и сами попробуйте, будучи крепко привязанным к месту, кинуться вослед тому, кто мил, либо пуститься в пляс, да так, что иным станет завидно и от горячности, и от выказанной очевидно страсти.
Из пруда, не желая оставаться в стороне, протянула широкую ладонь навстречу шмелю кубышка. Соскучилась, а прячется под вуалью воды. Впрочем, пока вовсе не растаяло забрало льда, можно не слишком скрывать своё истинное лицо и то, что растрогана до слёз, тем паче, в воде их не увидать.
Первоцвет
Зачёсанная на прибор звериной тропы округа стесняется своего парадного вида. Ей куда привычнее в растрёп, распустёхой, да не от небрежности, но от озорного своего, лёгкого, весёлого нрава, когда за другими догляд куда как важнее, нежели за собой.
Солнце от таких отовсюду нежностей растаяло облаком.
Птицы исчеркали видимый покуда просвет просеки порханием взад-вперёд, ровно паутиной, столь зримы в воздухе следы трепетания крыл… А вскоре уж и лужи примутся выкипать комарами. Но до той поры – есть ещё время для неспешного, обстоятельного созерцания и раздумья над тем. – наблюдаем ли мы в себе навык радости, умеем ли соответствовать ему в ответ или нет.
Нечаянное чаянное добро
Она шла по краю окошка, выискивая щель между стеклом и рамой. Можно было бы сказать, что она мечется из стороны в сторону, коли б не простительная после зимней спячки неторопливость, некая скованность в движениях.
Если бы кому пришла охота и терпение сдержать в себе дыхание и прислушаться, то весьма вероятно, разобрал бы и звуки шагов крошечных ног с лёгким скрежетом царапанья по стеклу тонких каблучков, и шуршание нижних её шёлковых юбок чёрных крыл, и самый шёпот:
– Откуда я здесь?! Отчего? Ничего не помню… Как же неловко! Надеюсь, я ничего такого не натворила…
Хотя, ежели по чести, у божьей коровки не отыскалось бы ни единого повода себя стыдиться, как впрочем и прочим не в чем было её упрекнуть.
После третьего мороза, по осени, когда все видимые и невидимые укрытия были доверху полны такими же, как она, бедолагами, прежде, чем сложить крылья в последний раз, позволив себе замёрзнуть насмерть и сгинуть понапрасну, божья коровка решилась подлететь к хозяину дома, подле которого появилась на свет, – тот очень кстати вышел проверить калину у сараев. Но не успела божья коровка вымолвить ни единой из загодя заготовленных фраз, как хозяин, также не говоря ни слова, распахнул фуфайку и спрятал её на груди. Зайдя в тепло, он выпустил её, не позабыв при этом упредить домашних о новой жилице:
– Вы уж поосторожнее топайте. Неровён час раздавите, – только-то и вымолвил хозяин, а переполоху сделалось… Ибо немногословен, да горяч, – как бы чего не вышло.
Коровку ту кормили-поили-берегли пуще нетели 9 с неделю. После, как намаялась та от хлебосольства и отыскала укромное местечко в цветочном горшке, оставили в покое, дремать. Ну, а там уж и жданна – негаданна весна. Да как заметили, что пробудилась и мечется беспокойно гостья понавдоль нагретого солнцем окошка, распахнули его, не мешкая.
9
нерожавшая беременная корова
Окатило коровку тёплым свежим духом со двора, враз вспомнилось ей, что умеет летать, ну, а как сделалось то, расправила лепестки своих крыл, маленьким чёрным цветком в рыжих, солнечных веснушках, и упорхнула проворнее мух, что обступили со всех сторон тёплые стены дома.
С грустью ли, нет ли, но всяк по-своему смотрел вослед божьей коровке. Привыкли к ней за зиму. Одно казалось хорошо для всех, – что из отпущенных коровкам двух лет, не каждая переживает зиму, не в пример их жиличке. Видать, вернулась её жизнь в предначертанную свыше судьбу… И показалось даже, что есть малая толика в том и их заслуги.
Такое вот, – нечаянное чаянное добро.
Зачем нам детство
Зачем нам детство, если мы в нём безнадежно ведомы, и проживаем его, не ведая, что творим. И ведь, положа руку на сердце, даже не успеваем распробовать это самое детство… Неужто оно лишь для того, чтобы после всю жизнь пытаться понять – каково оно, всё-таки было? Его вкусы и запахи, от которых сердце толь щемит, то ли ноет… Не всегда про это поймёшь.
Вероятно, знай мы о детстве то, что после, как оно скрылось за поворотом юности, и вспомнить-то было б нечего. Одно только беспокойство: «Как бы чего не вышло, да только бы не позабыть.» Ибо и огрехи прорастают в детстве, и будущее укореняется, выискивая для себя почву всё там же.
Торопясь куда-то однажды, заметил осколок зеркала и понял, что, окажись я на пол века моложе, славный вышел бы «секретик», хотя – девчачье это было дело, и не занимало меня оно вовсе. Ну – ни разу, никак. Пожимал только плечами, хмыкал надменно и несколько презрительно – то бывало, а чтобы самому – нет. Так зачем оно мне нынче? Чужие то «секретики», не мои. а не просто ж так, беспричинно всплыла сия безделица?
Я б ещё понял, коли б привиделось мне про извечные кошачьи писсуары песочниц во дворах, из которых черпали соседки для своих васек и мурок в картонные коробки из под обуви. Рвались они, помнится, по углам, размокали, само собой.
– Не смей лезть в песок! – этот полный негодования и брезгливости окрик матери не позабыть, пожалуй. И своё неодолимое стремление вырыть ямку, выбирая из песка руками горелые спички, палочки от вспотевшего «Эскимо» и кисленького «Фруктового», да, отбросив в сторону совок, нагрузить кузов грузовичка, и … «Дрынь-дрынь-дрынь… бу-бу-бу…» – брызгая слюной проехать по ограждению песочницы, и испросив самоё себя важно: «Сгружать-то куда?!» – вывалить песок рядом с прежним местом, откуда его , собственно, и взял.
Мы растём, матереем, делаем вид, что не замечаем морщин и сбриваем щетину седины, которой маячит время у нас под носом, ровно белым флагом или платком. Но внутри, не так глубоко, как кажется, мы всё равно остаёмся детьми, и ждём от жизни того, чего она не может нам дать.
Не враз замечая повторяемость бытия, не сразу нам верится и в его повторение, но где бы мы не находились, до прекрасного – один лишь взгляд, в небо. Даже в самый пасмурный день.