Таинство смерти
Шрифт:
В платоновском «Федоне» подчеркивается далее, что смерть — неизменный спутник жизни, и мы неспособны понять эту жизнь без смерти. Ведь эта жизнь всецело связана с загробной, короткий ее срок — с беспредельной вечностью. Платон также учит, что поскольку душа бессмертна, то бессмертны и дела ее, которые следуют за ней вечно. «Никакое ее дело, каким бы плохим оно ни было, не убивает душу, потому что это было бы освобождением для зла. Так и смерть — не разрушает душу, но, наоборот, рельефно выявляет ее бытие» [ [53] ].
53
. . . . , 1941. . 196.
Однако и эти теории отнюдь не совершенны.
Неясности и противоречия
Благодаря Платону, исследование смерти стало излюбленной темой философии — с тех пор, как истинная философия была определена, как мы сказали выше, в качестве «заботы о смерти» [ [54] ]; так продолжалось и во времена после Сократа [ [55] ]. Эти идеи имели широчайшее распространение и в народных слоях. Сократ, то есть {стр. 31} Платон с его «Федоном» плодотворно повлиял на осознание человеком таинства смерти.
54
Платон.
55
См.: Немесий, еп. Эмесский. О природе человека. Гл. XXXVIII. О том, как Платон понимает Fatum. / Пер. с греч. Ф. Владимирского. Почаев, 1904. С. 168–172.
Выше было сказано, что в «Федоне» мы видим «прославление и умерщвление смерти», это диалог «покаянный, отвергающий земные наслаждения и прославляющий смерть» [ [56] ]. Не отрицая данной выше оценки, следует отметить, что идеи Платона оставляют многие вопросы без ответа. Согласно греческой философии, смерть есть естественное свойство материи, которая постоянно находится в состоянии тления, так что новые формы жизни создаются через смерть. Жизнь есть предпосылка смерти, а смерть — предпосылка жизни. В одном фрагменте из Еврипида, который Платон помещает в «Горгии», говорится: «Кто знает, не является ли жизнь смертью, а смерть — жизнью?» А Сократ добавляет: «И мы, быть может, в сущности мертвы; в самом деле, я слыхал однажды, как кто–то из наших мудрецов сказал, что мы мертвы и тело наше — могила» [ [57] ]. Ясно, что в последней фразе заключен мучительный вопрос, который предполагает, что одна форма жизни погибает, чтобы дать место другой. «Этой циклической преемственности жизни и смерти с необходимостью подлежит и человек как часть мира» [ [58] ].
56
. . . . , 1941. . 172.
57
Платон. Горгий. 492–493.
58
. . . // . . 9. ., 1971. . 105
Сказанное, разумеется, относится к телу, ибо душа бессмертна. Во всяком случае, Платон — и это весьма существенно — подчеркивает моральную ответственность, которую несет человек за свои действия. Важно и то, что, согласно Платону, душа сохраняет свою личность и на земле, и в мире вечности. Подчеркивая личное бессмертие души и утверждая, что она осознает свое «я» и борется на земле, осознавая эту сугубо личную ответственность, Платон побуждает человека следовать {стр. 32} добродетели, бороться, питая надежду, и быть спокойным за свою душу, если он очищает себя в этой жизни [ [59] ]. В этом, без сомнения, состоит высокая моральная ценность «Федона». Считается, что эти идеи «Федона» — квинтэссенция платоновской философии в плане ответа, который дала дохристианская греческая мысль на вопрос о тайне смерти и жизни после смерти. Это верно. Но все это было достигнуто, благодаря «семенному логосу» [ [60] ], просветившему дохристианский мир, чтобы открыть долю той истины, которая во всей полноте была явлена пришедшим в мир Сыном и Словом Божиим.
59
«Достойно риска». Платон. Федон. 114Д–115А // Полн. собр. творений. T. 1. С. 205–206.
60
Согласно учению раннехристианских апологетов, все мудрое и истинное, что имеется в языческой философии, было посеяно в умах древних мудрецов Божественным Словом (Логосом), Который рассеивает в мире Свои слова (логосы).
Вместе с тем следует отметить, что в учении Платона о бессмертии души есть темные места, внутренние расхождения и противоречия, объясняемые, главным образом, влиянием орфического мифа. Много неясного в его учении о переселении душ. Вообще же эсхатологические идеи «Горгия» и «Федона» не согласуются с тем, что изложено в «Федре». В «Горгии» и «Федоне» Платон говорит о вечности страдания и блаженства. В «Государстве» и «Федре» он говорит о переселении душ в другие тела. Налицо раздвоенность эсхатологической концепции и явное противоречие! [ [61] ] И еще: Платон говорит, что душа имеет Божественную сущность. Однако, возвышая душу столь «неумеренно и нечестиво», он вместе с тем унижает ее другой крайностью, когда ложным учением о перевоплощении допускает ее переселение «в свиней, и ослов, и в других животных, еще хуже» [ [62] ]. Кроме того, {стр. 33} учение Платона о бессмертии души нуждается в строгой аргументации. Оно включает доказательство a priori, как говорят в логике. Платон выдвигает и принимает как доказанное то, что ему следовало бы доказать!
61
См. также: . . . // . . 4. Book 2. ., 1972. . . 229–238.
62
Свт. Иоанн Златоуст. Толкование на Евангелие от Иоанна. 2, 3 // Творения. Т. 8. Кн. 1. С. 16.
Но великие и мучительные вопросы, поставленные в этой теории Платона, неисчерпаемы и сложны. Ведь темы, которые он исследует, выходят за пределы материального мира, где мы опираемся на опыт и науку. Впрочем, мир за этими пределами неизвестен и нам. Неудивительно, что Платон «впадал в великие заблуждения», желая спорить и философствовать о «неизреченном» [ [63] ], тайном и невыразимом. В загробном мире лишь невечерний свет Христа может вести нас к истине. Но этого бесценного дара, разумеется, была лишена великая мысль Платона.
63
Свт. Иоанн Златоуст. Толкование на Евангелие от Иоанна. 2, 3 // Творения. Т. 8. Кн. 1. С. 13.
Аристотель — ученик Платона, но с 354 года до Рождества Христова он вырабатывает свои собственные теории, отличающиеся от взглядов учителя. Философ из Стагиры говорит, что человеку нужно стремиться к бессмертию и «делать все ради жизни, соответствующей наивысшему в самом себе» [ [64] ]. Таким образом, Аристотель принимает совет Платона в «Теэтете», призывающего и воодушевляющего людей стремиться к «уподоблению Богу» [ [65] ]. Аристотель говорит, что смерть это разлучение души и тела [ [66] ], которое после смерти сгниет и разрушится, поскольку душа — это то, что скрепляет тело [ [67] ]. Философ из Стагиры различал три «рода» душ. Из этих {стр. 34} трех «родов» только один бессмертен: тот, который не имеет отношения к органическим функциям души. Единственный бессмертный элемент человека — это «творческий ум» [ [68] ]. Он пишет: «Ум только входит (в душевное семя, которое передается от отца и матери к ребенку), и только эта часть человека бессмертна и божественна» [ [69] ]. Философ считает смерть лучше и предпочтительнее жизни. Он пишет: «Не родиться вовсе — лучше всего. Умереть же более предпочтительно, чем жить»!
64
Аристотель. Никомахова этика. 1177 37–39 // Аристотель. Сочинения. В 4–х т. Т. 4. M., 1983. С. 283.
65
К. . . . ', 1975. T. 1. . 317.
66
Аристотель. О жизни и смерти… 479а 26.
67
Он же. О Душе. I, 411в 9–10: «Во всяком случае, не тело. Ибо, думается, скорее наоборот, душа скрепляет тело: ведь когда душа покидает тело, оно распадается и сгнивает» // Сочинения. Т. 1. С. 392.
68
Ум, по Аристотелю, — высшее, что есть в человеке; это мыслящая часть души, не имеющая отношения к органическим функциям. Ум — главный элемент организма, он управляет организмом. Но ум и способность к умозрению не следуют за телом в смерти и разрушении, «но кажется, что они иной род души и что только эти способности могут существовать отдельно, как вечное — отдельно от преходящего» (Аристотель. О душе. II 413в 26–30 // Аристотель. Сочинения. Т. 1. С. 398).
69
Аристотель. О рождении животных. 736, 27. К. Георгулис отмечает: «Душа определяется (Аристотелем) как образ и энтелехия тела, которая имеет в себе жизнь в состоянии возможности. Или душа есть элемент, который предусмотрен телом, чтобы получить жизнь […]. Человеческая душа имеет свойства общие с растениями — питаться, с животными — чувствовать, желать и двигаться. Все другие силы человеческой души, кроме умственных способностей, смертны и не могут существовать без тела. Так что единственный элемент, который оказывается в человеке бессмертным, — это ум» (Указ. соч., с. 301). Согласно Аристотелю, душа в самой высшей степени своего развития есть «некий смысл и форма, а не материя и субстрат» (Аристотель. О душе. II 414а 14).
Скорбь и уныние
Римские поэты и философы во многом следуют греческой мысли в вопросе о смерти. Цицерон (106–43 гг. до Р. Х.) верил в посмертную жизнь, которую считал единственной истинной жизнью [ [70] ]. «Мы, — говорит он, — как связанные путами в виде тела, выполняем задачу, возложенную на нас необходимостью, поскольку {стр. 35} душа была низвергнута из своей Горней Обители на место, противное ее божественной и вечной природе» [ [71] ]. Он отмечает, что, приблизившись к смерти, мы приходим в гавань, и добавляет: «Одна краткая жизнь достаточно велика для того, чтобы быть прекрасной и почетной». Он сам не знает, что будет после смерти, но пишет: «После смерти я буду либо не несчастным, либо в высшей степени счастливым» [ [72] ]. Цицерон повторяет слова Сократа о том, что вся жизнь для философов есть «забота о смерти», и добавляет, что думать о смерти нам нужно не только тогда, когда мы больны или когда входим в старческий возраст, но с юности [ [73] ]. Вслед за Платоном он подчеркивает, что следует ожидать смерть без страха, поскольку смерть вводит нас в лучшую жизнь, ибо душа бессмертна. Он говорит: «Когда ты выполняешь свой долг, ты смог бы и в старческом возрасте, который есть преддверие смерти, презирать смерть. Поэтому бывает, что старики встречают смерть мужественнее и сильнее молодежи» [ [74] ].
70
Цицерон. В защиту Скавра, 5. О государстве. VI, 14 // Цицерон. Диалоги. М., 1994. С. 83; Тускуланские беседы, 1, 75.
71
Цицерон. О старости. XXI, 77 // Цицерон. О старости, о дружбе, об обязанностях. M., 1993. С. 28.
72
Он же. Тускуланские беседы. 1, 118; 109, 25.
73
Платон. Федон. 61Е // Полн. собр. творений. Т. 1. С. 128; 81А. С. 158. Цицерон. Тускуланские беседы. I, 74.
74
Цицерон. О старости. XX, 72 // О старости, о дружбе… М., 1993. С. 26.
Однако Цицерон не встретил свою смерть с мужеством и спокойствием Сократа, мыслям которого он подражал. Преследуемый врагами римский оратор бежал и скрывался — значит, он очень боялся смерти, несмотря на свою красивую и смелую риторику! Кроме того, в его мыслях о смерти мы встречаем много противоречий. Это было до известной степени естественно, поскольку Цицерон был эклектиком и заимствовал у различных греческих философских школ идеи, которые были созвучны с его собственным мнением и логикой. Помимо этого малодушия перед лицом смерти, противоречия {стр. 36} выразились в том, что он то допускал самоубийство, то осуждал его! В одних случаях он пишет, что мы не должны обрывать свою жизнь, в других же — соглашается со стоиками, которые признавали самоубийство, совершаемое по серьезной причине [ [75] ]. Веря в бессмертие души, он в то же время выражает серьезное сомнение, говоря, что смерть гасит истинную жизнь души! [ [76] ]
75
Цицерон. Об обязанностях. III, 61; Тускуланские беседы. 1, 74.
76
Он же. Тускуланские беседы. I, 26; 117.
Поэт–лирик Гораций (65 г. до Р. Х. — 8 г. по Р. Х.) стремился к бессмертию и выражал уверенность, что он победил смерть, благодаря своему духовному труду. Он писал: «Я воздвиг памятник, который более долговечен, чем золото, и выше царских пирамид, который не смогут разрушить ни ливень, ни северный ветер, ни несметная череда лет или бег времен. Я не весь умру, но большая часть меня избежит Либитины [ [77] ]; впоследствии я буду возвеличен в похвалах потомков» [ [78] ]. Гораций также вслед за Платоном утверждал назидательную функцию смерти: «Считай, что каждый день является последним, который для тебя светит».
77
Афродита Либитина была богиней похорон и смерти. В ее святилище пребывали либитинарии, то есть похоронных дел мастера. Парадоксальным образом Афродита связывается с Персефоной, т. е. жизнь со смертью! (Прим. ред.: По данным Мифологического словаря [M., 1990], Либитина изначально была богиней похорон в римской мифологии, впоследствии слилась с Венерой, которую римляне отождествляли с Афродитой либо с Прозерпиной [у греков — Персефона]. Однако сами древние греки Афродиты Либитины не знали).
78
«Нет, я не весь умру, и жизни лучшей долей / Избегну похорон, и славный мой венец…» // Гораций. Оды. Кн. III, ода XXX «К Мельпомене» / Пер. А. Фета. СПб., 1856. С. 107.