Таинство
Шрифт:
Джекоб сидел в кресле судьи, рядом на столе горел огонек. Услышав скрип двери, он поднял глаза, и Уилл увидел лицо Стипа — как только он его себе не представлял! Но все домыслы были далеки от реальности. В воображении Уилла лоб Джекоба не был таким высоким и ясным, а глаза — такими глубокими. И ему даже в голову не могло прийти, что волосы Стипа, ниспадавшие, как он думал, роскошными волнами, на самом деле коротко подстрижены — словно тень легла на голый череп. Он не мог вообразить тусклый
— Добро пожаловать, Уилл. Ты заявился в неурочный час.
— Этим вы хотите сказать, что мне лучше уйти?
— Нет. Вовсе нет.
Он добавил к огоньку несколько кусочков трута, тот затрещал, посыпались искры.
— Я знаю, печаль принято скрывать под маской радости, когда ею и не пахнет. Но я ненавижу обман и притворство. Дело в том, что у меня меланхолия.
— Что такое… меланхолия? — спросил Уилл.
— Вот это честный мальчик, — сказал Джекоб с похвалой. — Меланхолия — это печаль, только сильнее. Это то, что мы чувствуем, думая о мире и о том, как мало мы понимаем, когда размышляем о неизбежном конце.
— Вы имеете в виду смерть и все такое?
— Одной смерти достаточно. Хотя сегодня я озабочен другим. — Он поманил Уилла пальцем. — Подойди ближе. У огня теплее.
«Слабый огонек на столе вряд ли дает много тепла», — подумал Уилл, но с радостью подошел.
— Так почему вы печальны?
Джекоб откинулся на спинку древнего стула, глядя на огонь.
— Это вопрос отношений между мужчиной и женщиной. Тебе пока не надо забивать этим голову — и радуйся. Откладывай этот вопрос как можно дольше.
Он полез в карман и вытащил еще немного трута для своего костерка. На этот раз Уилл стоял близко и смог разглядеть, что трут шевелится. Уилл недоумевал, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. Он подошел к столу и увидел, что Стип держит в руке мотылька, зажав его крылышки между большим и указательным пальцами. Когда Джекоб бросил мотылька в пламя, его лапки и усики задергались, и на секунду Уиллу показалось, что струя теплого воздуха подхватит невинную жертву и отнесет в безопасное место, но мотылек не успел подняться достаточно высоко — крылышки вспыхнули, и он рухнул вниз.
— Живя или умирая, мы питаем огонь, — тихо сказал Стип. — Вот в чем меланхолическая истина вещей.
— Только в этом случае вы совершили принудительное кормление, — заметил Уилл, удивленный собственным красноречием.
— Мы вынуждены это делать, — ответил Джекоб. — Иначе здесь воцарится темнота. И как мы сможем видеть друг друга? Позволю себе высказать предположение, что тебя бы больше устроило топливо, которое не корчится, когда ты подкармливаешь им огонь.
—
— А ты ешь колбасу, Уилл?
— Да.
— Она тебе наверняка нравится. Слегка подкопченная свиная колбаса? Или хороший стейк и печеночный пирог?
— Да, я люблю стейки и печеночный пирог.
— А ты не думаешь о животном, которое обделывается от страха, когда его тащат на бойню? А потом висит, подвешенное за одну ногу, и продолжает лягаться, а кровь фонтаном хлещет из шеи? Не думаешь?
Уилл достаточно часто слышал рассуждения отца и понимал, что такая логика ущербна.
— Это не одно и то же, — возразил он.
— Да нет, то же самое.
— Нет. Я должен есть, чтобы жить.
— Тогда ешь репку.
— Но я люблю колбасу.
— Но и свет ты тоже любишь, Уилл.
— Для этого существуют свечи. И они здесь есть.
— А живая земля дала воск и фитиль для их изготовления, — сказал Стип. — Все рано или поздно потребляется, Уилл. Живя или умирая, мы все равно питаем огонь.
Он едва заметно улыбнулся.
— Садись. Здесь мы ровня. Оба немного меланхоличные.
Уилл сел.
— Я нисколько не меланхоличен, — сказал он, благодарный за это подаренное слово. — Я счастлив.
— Неужели? Что ж, рад это слышать. И почему же ты счастлив?
Уиллу было неловко признаться, но Джекоб был с ним честен, и он подумал, что обязан Джекобу тем же.
— Потому что нашел вас здесь, — сказал он.
— Это тебя радует?
— Да.
— Но через час я тебе наскучу…
— Нет, не наскучите.
— …а печаль никуда не денется, она будет поджидать тебя.
Огонек стал понемногу гаснуть.
— Хочешь подкормить огонь, Уилл? — спросил Стип.
В его словах была какая-то необъяснимая власть. Словно затухание огня означало нечто большее, чем исчезновение язычков пламени. Этот огонек вдруг остался единственным источником света в холодном, бессолнечном мире, и если кто-нибудь сейчас его не подкормит, последствия будут ужасающие.
— Ну, Уилл? — настаивал Джекоб, сунув руку в карман и вытащив еще одного мотылька. — Держи.
Уилл медлил. Он слышал, как в панике трепещут крылышки. Посмотрел поверх насекомого на его мучителя. Лицо Джекоба было абсолютно бесстрастным.
— Ну? — повторил он.
Огонек почти погас. Еще несколько секунд — и будет поздно. Зал заседаний погрузится в темноту, и внимательное симметричное лицо перед его глазами исчезнет.
Эта мысль вдруг стала невыносимой. Уилл снова перевел взгляд на мотылька — на мельтешащие лапки, шевелящиеся усики. И, задыхаясь от ужаса, словно зачарованный, выхватил его из пальцев Джекоба.