Так близко, так далеко...
Шрифт:
— Не будьте идиотами, — жёстко говорит свояк, привыкший оперировать масштабными словами: «фарватер», «стрежень», «урез». — Никто не пригонит сюда земснаряд — углублять вашу жалкую лужу. Поважнее есть задачи.
— А если нанять? — упорствую я. — Сброситься и нанять.
— Сброситься можно, — пожимает плечами свояк. — Продать всем дачи — и сброситься. Как раз хватит.
Но мы не хотим верить в такую обидную перспективу, и на железных воротах нашего кооператива висит поэтому объявление:
В протоке запрещается: СтиратьРаньше имелась на берегу ещё фанерка с надписью: «Просьба не использовать протоку вместо туалета». Но зам. председателя кооператива товарищ Карачаров, бывшая вторая валторна симфонического оркестра, собственноручно фанерку убрал. Неудобно вроде, — объяснил товарищ Карачаров, — напоминать людям о таких крайних вещах.
В общем, мы лелеем свою протоку, а она в благодарность воспитывает нас. Маленькая, ненадёжная, задыхающаяся, она напоминает о бренности всего сущего на земле. Она воспитывает получше призывов и увещеваний — не загрязнять, не вырубать, не вытаптывать, — получше устрашающей статистики и тревожных сообщений о разбившихся где-то за тридевять земель танкерах с нефтью. Призывы, цифры и факты — это на бумаге. Отравленные прибрежные шельфы далеки от нас, да, пожалуй, на глаз и не видно, что они отравлены. И пока учёные подсчитывают, надолго ли, к примеру, хватит человечеству запасов пресной воды, — солнце продолжает светить, деревья зеленеют, птицы поют, а запасы пресной воды вращают турбины. И кажется: ну что тут такого — поплевать с бережка в могучую Обь? В сотни миллиардов кубометров её ежегодного стока? Поплевать, бросить окурок, вылить тонну нефти? Так, семечки.
А попробуйте вылить тонну нефти в нашу протоку. Да что тонну нефти! Достаточно выкупать в ней мотоцикл или разок-другой устроить постирушки — и вода протухнет.
Знаменитый в прошлом бас, а ныне пенсионер и член правления кооператива, мосластый, полуглухой старик Лопатин соорудил себе плотик. Каждый день он спускает его на воду и, вооружившись граблями, чистит протоку — выдирает проворно плодящиеся водоросли. Говорят, ещё недавно Лопатин был заядлейшим рыбаком. На протоке имелось у него облюбованное прикормленное местечко. Никто не мог сравниться с ним в удачливости. Теперь Лопатин больше не рыбачит. У него стали крупно трястись руки — он не может насадить наживку на крючок. Но грабли держать ещё может. И вот трясущимися своими руками он скребёт и скребёт дно протоки. Нагрузит плотик травой, отвезёт её на берег и снова отталкивается черенком грабель.
Боюсь, что хлопоты его тщетны. Не суждено, видать, нашей протоке умереть собственной смертью. Дело в том, что власти, нарезавшие кооперативу земельный участок, не нарезали водных угодий. Счастливый жребий поселил нас на берегу протоки, и заботы по охране её мы приняли на себя добровольно. А вместе с заботами как бы присвоили право на коллективное владение протокой.
Но приезжают граждане из Верхних Пискунов, из Сизарёвки и ещё дальше — совсем уж из ближнего пригорода — с Четвёртого километра — неперевоспитанные пока, в отличие от нас, граждане. Они так долго привыкали к истине «всё моё», что чьи-то претензии на маленькое «наше» кажутся им невиданным куркульством: смотри ты, какие нашлись! То нельзя, другое запрещается!.. И хотя можно проехать чуть дальше — к Оби, к обводному каналу, к просторной акватории, именуемой Котлован, — граждане принципиально поворачивают свои мотоциклы на протоку. Причём выбирают почему-то населённый её берег, узкую трёхметровую полоску между дачами и водой. Как видно, назло «паразитам».
Для граждан протока чужая, до следующего воскресенья она им не понадобится, и они спокойно говорят своим, захотевшим «а-а», ребятишкам:
— Сядь вон под кустик. Да не бойся ты — тётя отвернётся.
Они усыпают берега яичной скорлупой, разбрасывают пустые консервные банки, жгут костры, с весёлыми матерками тянут невод и покрикивают на здешних рыбаков:
— Ну-ка, мужичок, убери удочки! А то оборвём к такой матери!
Всё потому, что мы для них — окопавшиеся куркули. В то время, как сами они пролетарии. Правда, у «пролетариев» на каждую четвёртую душу приходится по мотоциклу с коляской и на каждую вторую — по мотоциклу без коляски. Но это ничего не значит. Всё равно кулаки мы. Выработался неписаный кодекс, по которому клубника за голубой оградкой и самовар на веранде — признаки мещанства, а мопед, мотоцикл, лодка с двумя подвесными моторами — атрибуты нищего, но гордого ковбойства.
Ах, мы здесь, конечно, тоже не ангелы.
Продал дачу художник Горохов. Домик его стоял на берегу протоки, в симпатичной тополёвой роще. Горохов не увлекался огородничеством, дачу держал для отдыха и работы. Он оборудовал себе крохотную мастерскую и создавал там прекрасные, уморительные иллюстрации для детских книжек. Новые хозяева, четверо лобастых мужиков, первым делом вырубили тополя. Теперь на берегу зияет неприятная плешь. А лобастые мужики, покрякивая, выкорчёвывают пни — готовят территорию под ягодные культуры.
А театральный критик Аня Кулич, наоборот, купила дачу — на соседней улице. Каждый день Аня уходит в согру, выкапывает тоненькие, чахлые берёзки и перетаскивает на свой участок. Она сшила себе гигантскую торбу, помещает в неё деревца вместе с комом земли и, впрягшись в лямку, волочет за полтора километра — одна.
Между участком Пашки и дачей седеньких, уютных, очень мирных на вид старичков (я так и не знаю пока их фамилии) долго пустовала полоска земли. Берегли, берегли её для кого-то важного, а потом отдали солисту оперного театра Васильченко. Васильченко был одержим идеей разведения цветов. Прежде всего он привёз машину назьма и вывалил его на границе участка. Потом сколотил лёгкий навесик от дождя, встал под ним, как атлант, и радостно взревел:
— На земле-е-е ввесь рррод людской!..
Всё начиналось для Васильченко чудесно.
Но пришла комиссия, перемерила участок и обнаружила, что соседи прихватили от пустующей землицы по метровой полосочке.
— Хрен с ними, — великодушно сказал Васильченко, — мне хватит.
Комиссия, однако, охраняя права нового члена кооператива, категорически предложила соседям потесниться.
Уважающий закон Пашка молча перенёс ограду на метр. Малину он выкопал и каким-то образом распихал её по участку.
Старички же никак не соглашались понять, почему они должны лишиться своих помидоров. И хотя Васильченко говорил им: «Да ничего с вашими помидорами не сделается, честное благородное. Пусть зреют, а вы приходите и собирайте», — всё кончилось безобразной сценой. Астматически задыхающийся старичок порвал на груди рубаху и, раскачивая колья ограды, стал омерзительно кричать: «Забирай всё! Ешь меня! Рви зубами! Топчи труд мой!»
Васильченко, у которого вдобавок предыдущей ночью какой-то дурак или хулиган уволок полкучи назьйа, взялся за голову и пошёл не глядя куда.