Так было…(Тайны войны-2)
Шрифт:
Черчилль снова обратился к стратегической карте Восточного фронта. Да, минувшие месяцы подтвердили, что Лиддел Гарт прав. В октябре русские стояли на Днепре, а теперь вон они где! Черчилль толстыми пальцами отметил пройденное расстояние.
Военные успехи Красной Армии все яснее показывали, что Советский Союз теперь может и один разгромить Германию Гитлера. Значит, надо поторапливаться с открытием второго фронта, иначе можно явиться в Европу к шапочному разбору.
У премьер-министра Великобритании все большую тревогу вызывало возрастающее антифашистское сопротивление в странах, захваченных Гитлером. Не столько само сопротивление, как тенденция подпольной
Во всем, что происходило в оккупированных странах, Черчилль усматривал опасное веяние — влияние русских. И это только начало! А что будет дальше, когда советские войска вступят в Центральную Европу?!
Это влияние, ниспровергающее привычные устои, сказывается даже в Италии. Левые элементы выступают здесь против маршала Бадольо, правительство которого только и может навести порядок и приструнить итальянских плебеев.
В Италии Черчиллю кое-что удалось уже сделать. Тут как раз поддержал его Рузвельт. Премьер вспомнил содержание письма американскому президенту. Он направил его через Маршалла, а начальник генерального штаба умеет доказать военную целесообразность политических мероприятий. В письме Черчилль особенно выделил фразу, которая отражала его основную мысль.
«Правительство Бадольо, — писал он, — будет подчиняться нашим указаниям лучше, чем любое другое. Это законное правительство, с которым мы заключили перемирие. Его и должны мы всячески поддерживать, на него опираться».
Черчилль предвидел — события в Италии могут быть чреваты самыми неожиданными последствиями. Он подумал, не побывать ли там самому, но сейчас, в такой сложной обстановке, не могло быть и речи о каком бы то ни было отъезде из Лондона. В Италии дела обстоят все же лучше, чем, предположим, в Греции. Бадольо умеет держать власть в руках, а в Греции дело дошло до открытого бунта в войсках. Черчилль будто гадал, предвидя возможность подобной ситуации. Задолго до события он писал в Южную Африку фельдмаршалу Сметсу:
«Если дать политическим партиям полную волю среди этих народов, мы сможем оказаться свидетелями волны беспорядков и коммунизма, охватившего все эти районы Европы. Опасность может коснуться даже Италии… Я намерен сохранить общественный порядок и власть под контролем союзников, пока положение не станет безопасным для самоопределения в стране».
Теперь приходило время действовать, чтобы сохранить тот порядок, который устраивал британского премьера. «Надо создавать ситуацию», — повторял он излюбленную фразу.
Весь апрель прошел в совершенно секретных совещаниях с работниками Интеллидженс сервис. Они происходили столь тайно, что не велось никаких протоколов и записей, а Черчилль, вопреки установленным правилам, давал только устные распоряжения.
К этому времени на Балканах действовало уже около восьмидесяти секретных британских миссий, и каждая имела свои деликатные задания. Вместе с бригадным генералом и членом парламента Маклином в Югославии находился сын Черчилля Рандольф; в Греции тайными делами занимался посол Липер, в Варшаву тоже отправили доверенного человека.
Варшава особенно привлекала внимание Черчилля. Впрочем, и Чехословакия, и Румыния тоже, не говоря уже о Греции, Италии и других странах, — все они стали объектом пристального внимания британского премьера.
В Румынию отправили опытного разведчика Шателена. Его сбросили под Бухарестом вместе с двумя радистами. В таких заданиях
14
Бывший председатель румынского Совета Министров, однофамилец диктатора Иона Антонеску.
Так расставлялись силы. Британский премьер-министр тайно плел свою паутину. Только в Греции ему пришлось раскрыть карты.
Гансу Гизевиусу казалось, будто он постоянно ходит по острию ножа или балансирует на канате, протянутом через бездонную пропасть. От постоянного ощущения опасности колючий холодок проникал глубоко в сердце и застревал там, как вечная мерзлота. Но Гизевиус ничего не мог поделать, он находился между молотом и наковальней, ничем не защищенный от рокового удара, который мог свалиться на него в любой момент. И трудно сказать, что было бы для него хуже — не выполнить распоряжений Аллена Даллеса или попасть в руки гестапо. В том и другом случае грозила неминуемая гибель.
Единственное его спасение заключалось в изворотливости, хитрости и апломбе, с которым он старался держаться повсюду. Порой Гизевиус представлялся себе эдаким резиновым чертиком, загнанным в бутылку с жидкостью, — таких продают в Люстгартене бродячие химики-самоучки. Достаточно нажать на пробку — и чертик погружается на дно, отпустишь — он, извиваясь, поднимается вверх. Так и с ним получается. На пробку давят теперь все кому не лень — генералы из оппозиции и промышленники из делового клуба господ, Аллен Даллес и британские агенты, гестапо и военная разведка…
И при всей шаткости своего положения Гизевиусу надо было вести себя уверенно и солидно, делать вид, что он кого-то представляет, что-то решает, имеет собственную точку зрения. Нужно признать, делал он это артистически. Но агент-двойник никак не мог приноровиться к тому, чего требовали от него в Лондоне и Вашингтоне.
Военная, так называемая «верхушечная оппозиция» существовала в Германии уже несколько лет, Гизевиус добросовестно выполнил задание Интеллидженс сервис. Теперь недовольство Гитлером привлекло в оппозицию немало людей с положением. Были здесь фельдмаршалы и генералы, промышленники и дипломаты, католики и правые социал-демократы. Большинство представителей оппозиции прежде всего не устраивал сам Гитлер, который вел страну к поражению. Они сомневались в военных способностях фюрера, но дальше этого вряд ли кто шел — в планах заговорщиков не было и намека на попытку изменить фашистский режим.
Далеко не все знали, что возникшая еще перед войной «верхушечная оппозиция» — дело рук англо-американской разведки, а импозантный, всегда подчеркнуто любезный и многоречивый Гизевиус всего лишь заурядный шпик и связной между оппозицией и американской разведкой в Швейцарии.
Об этом знал ограниченный круг людей из «верхушечной оппозиции».
К оппозиции на пушечный выстрел не допускались ни коммунисты, ни вообще левые элементы. Эту публику Гизевиус считал наиболее опасной. В отношениях к левым в нем просыпался гестаповец. Тут-то уж не было никаких сомнений — оппозицию нужно оберегать от коммунистических плевел. Об этом ему неустанно твердил и Аллен Даллес.