Так было
Шрифт:
В клубе было холодно и уныло. Зал казался пустым, хотя там и сидело десятка полтора девчат. Они походили на озябших куриц. Сидели нахохлившись, подобрав ноги. Приход Степана поднял их с места. Первой к нему подошла комсорг Вера Садовщикова — невысокая, голубоглазая, румяная. Протягивая маленькую обветренную руку, бойко проговорила:
— Здравствуй, товарищ Синельников. Каким ветром?
В глубине ее глаз вспыхнули лукавые искорки-смешинки. Степан улыбнулся.
— Попутным, Вера.
Поздоровавшись со всеми за руку, он сделал постное лицо и с напускной серьезностью спросил:
— Что тут у вас? Траурный митинг или тайный
— Не угадал. — Вера обиженно прикусила пухлую губу. — Комсомольское собрание. Ждем своих активистов…
— Невесело, — посочувствовал Степан.
— Куда как весело, — с вызовом выкрикнула высокая лупоглазая деваха. — Парни на фронте. Во всей деревне ни одного завалящего гармониста не осталось.
— Значит, труба без парней? — подзадорил ее Синельников.
— Нам бы уж хоть не настоящего парня, а какого-нибудь молоденького нестроевика, — съязвила лупоглазая и так посмотрела на Степана, что у него запершило в горле.
Он провел пятерней по вздыбленным волосам. Хитро прищурив глаза, смиренно спросил:
— А гармошка-то есть у кого-нибудь?
— Десятка два наберется, — сухо ответила Вера.
— Принесли бы хоть одну, поголосистее.
— А вы можете играть?
— Играть не играть, а дровишек напилить могу. Вальсок там или какой-нибудь тустеп.
— Сбегай, Дуняшка, принеси братанову гармонь, — обратилась Вера к лупоглазой девушке. — Хоть вальс и не больно что, а все ж теплее будет. И девчонки на гармошку сразу сбегутся.
Ловким, еле уловимым движением Дуняша затянула полушалок потуже, запахнула коротенькую шубейку и нырнула в дверь.
Взглядом Степан отозвал Садовщикову в сторону. Понизив голос, спросил, о чем будет собрание. Оказывается, комсомольцы решили поговорить о подготовке к весне.
— Навоз надо на поля вывозить. Золу и помет собирать. Да и по домам трактористов придется пошарить, может, у кого запчасти или инструменты какие найдем. Наши ребята из МТС недавно приходили, говорят, беда с этими частями. Нету их, и ремонт задерживается.
Он слушал негромкий грудной Верин голос, одобрительно кивал головой, поддакивал, а сам откровенно любовался девушкой. Она вся как бы лучилась молодостью, здоровьем и силой. Тугие круглые щеки полыхали ярким, свежим румянцем, губы непроизвольно улыбались, а в больших голубых глазах все сильнее разгорались искорки смешинки. Степан все время норовил заглянуть ей в глаза. Вера прикрывала их длинными ресницами, отводила в сторону. Голос ее зазвучал совсем по-другому. В нем явственно послышались игривые нотки. И обычные слова, избитые и стершиеся, как прибрежная галька, вдруг ожили, засверкали. Она говорила о навозе и снегозадержании, называла фамилии и цифры, а сама дразнила Степана улыбкой, взглядом.
В клуб влетела шумная стайка девчат и с ними два паренька-подростка. Они долго топали у порога, сбивая снег с валенок, терли озябшие руки. Им было лет по шестнадцать, не больше. В добрые довоенные времена таких называли мальчишками. Да и сами они вели себя как мальчишки. Лазали по деревьям, пасли в ночном лошадей и больше всего на свете боялись девичьих насмешек.
Так было год с небольшим назад, а теперь эти мальчишки считались первыми парнями на деревне. Они выполняли самую трудную работу, знали вкус табака и девичьих поцелуев. Потому-то, войдя в клуб, они не стушевались, не забрались в уголок подальше и потемнее, а важно прошли вперед, поздоровались за руку со Степаном и уселись на первую скамью, на виду у всех.
Вернулась Дуня. Подала Степану завернутую в платок гармонь, и разговоры в клубе моментально стихли. Все
— Вальс, что ли? — Степан поднял глаза на Веру.
— Давайте хоть вальс, а то ноги совсем отмерзли, — вместо Веры ответила Дуня.
Девчата сорвались с лавок. В один миг растащили их в сторону, расставили вдоль стен, освободив место для танцев, и остановились, выжидательно глядя на новоявленного гармониста. А тот осторожно перебирал пальцами белые пуговки ладов. Вскинув голову, он встретился глазами с Верой. В ее взгляде были и легкая досада, и обидное снисхождение, и даже осуждение. «Чего ты взялся за гармошку, если и держать-то ее как следует не можешь. Тоже мне, гармонист. Лапша перепревшая, а не парень. Это тебе не проекты писать и не речи говорить», — примерно так расшифровал Степан скептический взгляд голубых девичьих глаз. И чем дольше возился он с гармонью, тем темнее и сердитее становились Верины глаза. Наконец она не выдержала. Подошла к нему, сказала с досадой:
— Ну сыграй хоть что-нибудь.
— Может, тустеп для начала. Вальс-то я давно не играл. Попутаю.
— Лучше уж полечку, — крикнула Дуня.
— Не умею.
— Тогда играй тустеп. — Вера уничтожающе махнула рукой и отошла в сторону.
Степан обиженно поджал губы, сощурился и с силой растянул меха гармоники. Старенькая двухрядка легко, без натуги выдохнула из себя сочный и звонкий многоголосый аккорд. Секундная пауза — и на волю вылетел еще аккорд, звонче и наряднее прежнего. Басы глухо, самодовольно заурчали. Тонкий подголосок вскрикнул призывно и страстно, и вдруг в нетопленый полутемный клуб ворвалась такая лихая сибирская подгорная, что у Веры от изумления округлились глаза и открылся рот. «Ага, берет. — Степан улыбнулся. — Вот тебе и проекты и речи. Каково?» — «Чудесно, — ответил радостный Верин взгляд. — Это просто черт знает как здорово. Молодец». — «А, теперь уж и молодец!» — мысленно воскликнул Степан и растянул меха до отказа.
Замешательство длилось всего несколько мгновений. А потом полетели с плеч платки и полушубки. Распрямились девичьи спины, загорелись веселым огнем глаза. От улыбок как будто потеплело и посветлело в клубе. И начался такой пляс, какого ни за что не увидишь на концерте самого что ни на есть распрославленного танцевального ансамбля.
Бог знает каким чудом на ногах некоторых расторопных девчат вместо стареньких валенок появились вдруг сапожки. И, забивая гармонные голоса, застрекотала переливчатая дробь чечетки.
Вера слегка склонила голову, сверкнула озорным взглядом и запела:
Ягодиночка крутиночка, Крутое колесо, Навалился на винтовочку, Читает письмецо.Не успела допеть, а вслед уже полетела новая припевка. За ней другая. И вот они — забористые, удалые, лукавые — понеслись, посыпались.
Гармонист полузакрыл глаза, припал щекой к гармонике, и она запела, казалось, всеми голосами сразу. Теперь уже никто не мог спокойно стоять на месте — притопывали, прихлопывали, присвистывали. Жесткие волосы Степана повлажнели от пота, обмякли и уже не топорщились, а бессильно упали на лоб. Он не видел, как народ валил в клуб. Шли и стар и мал. Еще бы: целый год в деревне не слышали гармошки, не видели настоящего веселья.