Так говорил Богомолов
Шрифт:
посмотри мне в глаза.
миледи
не могу
атос
почему?
миледи
нет причин
атос
тогда – прощай.
миледи
и я умру.
атос
что?
миледи
я
атос
ты любишь?
миледи
да
атос
ты любишь…
а я?
миледи
oui
атос
что же мне делать?
миледи
ждать
атос
у меня нет времени ждать.
смерть бродит рядом.
смерть бродит по пятам.
у меня нет времени ждать.
миледи
тебе грозит опасность?
атос
и да и нет.
миледи
ты говоришь загадочными загадками
атос
ты видела, как ловят акулу?
миледи
нет. никогда
атос
акула чувствует кровь.
рыбак подрезает рыбе плавник. и бросает в воду…
и акулы собираются мгновенно,
чтобы разодрать раненую жертву в клочья.
любовь – идеальная приманка для смерти.
ибо влюбленный – раненый.
влюбленный – это рыба, у которой подрезали плавник.
смерть чувствует влюбленных.
и настигает их мгновенно
нет большего преступления чем сдерживать страсть
отвергать признание, испытывать чувство.
нет большего преступления, чем в лунную ночь,
когда влюбленный поет свою серенаду,
не бросить ему веревочной лестницы с резного балкона
ибо смерть почувствует раненного, ослабевшего –
и разорвет его в клочья своими клыками прежде чем
взойдет солнце…
и лунная ночь ожиданий превратится в вечную ночь
миледи
скоро взойдет солнце…
атос
да. но рассосет ли оно тьму…
тьму над нашим будущим
миледи
тьму над нашим прошлым
но наше настоящее светло. мы любим друг друга.
атос
так давай же перестанем разговаривать и начнем молчать потому что когда люди молчат – это значит их рты
заняты
миледи
давай сорвем с себя путы обнажив души и тела и предстанем друг перед другом без всего преодолев ложный стыд,
откроем друг другу наш внутренний мир, и наши горячие
сердца заговорят друг с другом а ноги обовьют другие ноги
атос
давай отринем предрассудки и превратно понятые понятия, давай непредвзято посмотрим на себя самих и
скажем другу другу наконец и во веки веков: да! это так! и
так и должно быть, и никак иначе! иначе никак!
Нулевые тексты
В моей жизни было детство.
В этом детстве я писал стихи.
Ходил в поэтическую студию.
Каждую пятницу во Дворец пионеров на улице Фадеева
в 17:00 собирались дети.
И читали свои стихи друг другу.
Но главное – руководительнице студии Ольге Ивановне
Татариновой.
Ольге Ивановне я всегда был и буду благодарен.
Она любила того меня.
Не будущее во мне она любила, но настоящее.
Она ценила того меня так, как не ценил я сам.
Того, кого я, окончив школу бросил, как бросают собаку.
Просто вывез куда-то, высадил из машины и уехал.
А он смотрел, как я уезжаю. Почти не сопротивлялся.
А я рос.
Бросил писать.
Получил образование.
Знакомился с людьми.
Зарабатывал.
Я мечтаю вернуть.
Не счастье детства, нет.
Того, который боялся людей. Стеснялся. Стыдился. Робел.
Того, кто думал о Вселенной и читал книги.
Того, кто не умел общаться и манипулировать.
Для кого вся жизнь и весь мир сосредотачивались
в тетради.
Кто, идя по улицам, в гости, в школу, складывал слова
в строки.
И в этом чувствовал радость, и смысл, и наслаждение.
Я бросил его.
И не оглядывался.
А он смотрит на меня.
он, а не Он
Смотрит на то, чем я стал.
Радуется.
Что я жив. Что любим. Что здоров. Что родители со мной.
Ночью поры, словны тысячи, мириады паровозных
клапанов,
выпускали пот-пот-пот.
Но все позади. Мочевой пузырь покрыт утренней росой.
Разлипаются, потягиваются кишки-кастраты.
Они так похожи на длинное горло оперной певички.
Ах, сердце, – мой маленький дегенерат,
Почти сиреневый от крови.
И во всем моем морщинистом теле стоит треск,