Так говорил Каганович
Шрифт:
Ему сейчас девяносто три года. До сих пор очень переживает исключение из партии.
Два письма Кагановича
Среди бумаг В. М. Молотова я прочитал два письма.
Письмо первое.
«Здравствуй дорогой Вячеслав!
Горячо и сердечно поздравляю тебя с 68 годовщиной Октябрьской революции!
— Пишу из Кунцевской больницы, где я лежу уже четыре месяца по случаю перелома бедра правой ноги.
Врачи считают возможным перевод меня в ближайшее время на долечение в домашних условиях — в дачных условиях.
Я обратился в Совет Министров с просьбой о предоставлении мне утепленной дачи, но… пока воз и ныне там.
Мои физические страдания усугубляются переживаниями партийного характера. 5-го августа я послал письмо в ЦК и лично т. Горбачеву, но ответа не получил, я даже усомнился, получили ли они его.
Я посылаю тебе копию этого письма. Не теряю надежды на выздоровление и возвращение в партию.
Желаю тебе здоровья и благополучия.
Твой старый товарищ и друг.
Письмо второе.
«В ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КПСС
ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ЦК КПСС ТОВАРИЩУ ГОРБАЧЕВУ М. С.
Уважаемый Михаил Сергеевич!
Обращаюсь с просьбой — восстановить меня в рядах Коммунистической партии Советского Союза, в которой я состоял с 1911 года.
Выполняя задания партии в большевистском подполье, а после победы революции на руководящей партийной и советской работе, я отдавал все свои жизненные силы и энергию революционной борьбе за победу пролетариата, из среды которого я вышел, за победу партии, Советской власти и дела социализма. С 1941 по 1945 гг. был членом Государственного Комитета Обороны, членом Военного Совета Северокавказского и Закавказского фронтов, ранен на Туапсинском направлении.
Я сознаю, что в моей многолетней работе были и серьезные ошибки, и недостатки. Однако, они не могут затемнить все то положительное, что было в моей партийной работе, в том числе, в период моего пребывания в Политбюро ЦК на протяжении 30 лет.
Прошу Центральный Комитет и Политбюро учесть это и удовлетворить мою просьбу. Заверяю, что оправдаю доверие партии и ее Центрального Комитета как верный марксист-ленинец.
Восстановив меня в партии, Центральный Комитет даст мне возможность быть не только идейным коммунистом, а и активно действующим партийцем, дисциплинированно выполняющим обязанности члена партии.
Еще раз настоятельно прошу ЦК дать мне возможность завершить жизненный революционный путь в боевых рядах моей родной Коммунистической партии.
С коммунистическим приветом
Ответа не было. Возможно, переживания Кагановича обострились еще и потому, что в июне 1984 года был восстановлен в партии Молотов…
Теперь могут писать ложь
— Лазарь Моисеевич, здравствуйте! Я вас поздравляю с Новым годом, желаю здоровья.
— Спасибо. Вас тоже поздравляю и желаю вам успеха в вашем творческом труде.
— Спасибо. Как у вас дела?
— Ну, дела мои известны вам.
— Работа подвигается немножко?
— Так что работа, так сказать…
— Пишут много сейчас, надо подумать над этим.
— Да, да.
— Наверно, не со всем вы согласны?
— Конечно, не согласен. Ну, могут писать ложь, теперь кто угодно. Самое главное, мы социализм построили, они пытаются его развалить.
Вот это обидно.
Нет, за социализм надо бороться. Обязательно.
— У меня плохо со зрением стало, — жалуется Каганович. Потерял зрение. Сильно. Не могу читать.
— Может, к кому-то из глазников… Федоров…
— Нет, я пока не собираюсь. Врачи говорят по-разному. Одни говорят — нужна операция, другие — нет.
— Операцию я б не стал делать. Это опасно.
— Вот именно. В моем возрасте опасно.
— Вообще в любом опасно.
— Верно, верно. А как вы живете?
— Ничего. Пишу книжку о Вячеславе Михайловиче.
— Серьезно?
— Хочу написать то, что он рассказывал о сталинском руководстве.
— Вам большое спасибо.
— Есть моменты, по которым я бы хотел вас спросить.
Молотов был немножко отстранен в последние годы от Сталина и не все знал. Как умер Сталин? Он себя неплохо чувствовал?
— Я вам расскажу сейчас по телефону: он себя, по — моему, неважно чувствовал, но так ничего, неплохо. Я тоже последнее время у него меньше бывал. Там у него бывали больше всех Хрущев, Маленков и Берия. Да, больше всего они…
— А Булганин тоже, пишут?
— Нет, неверно. Неверно.
— В основном, эта троица?
— Троица, да.
(О Булганине мне вспоминается эпизод, полученный тоже, как говорится, из первых рук. Дело было после войны, готовились к очередному параду, а министром обороны стал Булганин, не умевший ездить на коне. Парады на автомобилях еще не принимали, и пришлось Николаю Александровичу учиться ездить верхом. За этим занятьем его застал Сталин. Посмотрел и сказал:
— Ты сидишь на лошади, как начальник военторга!
В чем-чем, а в меткости определений и чувстве юмора Сталину трудно отказать. И как ни сложен его образ, этот камушек из мозаики не выбить. А выбьешь — сразу станет заметно. Ф. Ч.)
— То же самое мне и Вячеслав Михайлович говорил. Я ему однажды принес книжку Авторханова «Загадка смерти Сталина». На Западе вышла, вы, наверно, слышали.
— Да слышал, знаю я его. Жульническая книга.
— Еще много разговоров о храме Христа Спасителя. Чуть ли не вы сами его взрывали!
— Но-о-о! Я могу вам подробно рассказать об этом деле, но только не по телефону, конечно.
— Говорят, вроде Киров первый предложил взорвать?
— Тоже вранье. Я не знаю, может быть, он и предлагал, я не слышал этого. Но вообще я вам расскажу. Это ведь были предложения организации архитекторов. Еще в двадцать втором году они внесли предложение… чтобы, так сказать, взорвать. Эта идея фигурировала среди архитекторов и дошла до ЦК. Я-то лично сомневался в этом деле. Вначале.
Семь человек и четырнадцать мнений
Был у Кагановича. В 17 часов приехал к нему. Ему 96-й год.
Выглядит неплохо. Серая рубаха навыпуск — наподобие френча.
Те же костыли.
Рассказал ему новый анекдот.
Вопрос.
Что нужно для того, чтобы выйти из партии?
Ответ.
Три рекомендации от беспартийных.
Каганович тут же спросил: — А что нужно для того, чтобы восстановиться в партии?
Лазарь Моисеевич рассказал, как его в 1925 году посылали работать на Украину:
— Я был у Фрунзе. Он мне говорит: «Я очень боюсь за вас. Я хорошо знаю Украину. Вы человек способный, они вас там съедят.
Я Сталину это рассказал. Он говорит: — Ничего они вас не съедят. У них в Украинском Политбюро семь человек и четырнадцать мнений.
— Как же так, товарищ Сталин, семь человек и четырнадцать мнений?
— Сначала один расходится с другим, а потом расходится с самим собой, — ответил Сталин.