Так кто же развалил Союз?
Шрифт:
Отчаявшись добиться встречи, я в конце октября напечатал открытое письмо Крючкову в рижской «Независимой балтийской газете». Почему именно в ней? Печатать его в «Литературной газете» тогда не захотели. Но на этом издании свет клином не сошелся. В ту пору новые газеты, журналы благодаря открытому Горбачевым шлюзу стали появляться, как грибы после дождя. Одну из таких газет - эту самую «Независимую балтийскую» - основала моя коллега по «Литгазете» наша рижская корреспондентка Таня Фаст. В поиске материалов, естественно, регулярно обращалась к своим друзьям, литгазетовцам. Кое-что давал ей и
Печатая этот материал именно в прибалтийском издании, я ничего особенного не замышлял - выбрал его, повторяю, совершенно случайно. Однако у Крючкова - а ему, естественно, сразу же доложили о публикации, - это обстоятельство, по-видимому, вызвало подозрения. Какие именно, я понял лишь потом, после вильнюсских и рижских событий. Тогда они готовились, и, как я понимаю, меня заподозрили в каких-то связях с литовскими или латвийскими «сепаратистами». Я сразу ощутил пристальное внимание к своей персоне: ко мне присматривались, меня проверяли.
Впрочем, публикация возымела действие: 2 ноября вечером Крючков позвонил мне домой, извинялся, что до сих пор меня не принял, сетовал на занятость, обещал вскорости найти время для беседы.
Прошло, однако, еще два месяца, прежде чем нашел. Случилось это, стало быть, 2 января. Если помните, как раз в этот день в Риге омоновцы захватили Дом печати…
Кабинет Крючкова располагался вовсе не там, где его помещало воображение большинства трудящихся, - не в огромном зловещем здании бывшего страхового общества, спиной к которому (и немного боком) бессменно дежурил на страже тоталитарного коммунистического режима «Железный Феликс». Кабинет помещался в одном из зданий неподалеку, на Кузнецком мосту.
Возле подъезда без всякой вывески, когда я к нему подошел, стоял какой-то прохожий. Я хотел спросить его, это ли нужный мне подъезд номер один, но передумал: прохожий был вроде бы даже и не прохожим, а приезжим - с любопытством рассматривал здания и витрины напротив. Однако лишь только я направился к дверям, «прохожий-приезжий» отвлекся от рассматривания витрин и неожиданно осведомился, как моя фамилия. Я ответил. Это и было паролем, открывшим мне доступ в искомый подъезд.
В кабинете Крючкова сели с краю длинного стола для заседаний: с одной стороны - я, с другой - хозяин кабинета и его помощник уже упомянутый Сергей Дьяков. Спецбуфетчица принесла по чашке хорошо заваренного чая с печеньем. Этот чай вспоминался мне после, когда я прочел в газетах, что гэкачеписты, сидя в лефортовском СИЗО, страдают от плохого питания и особенно от тамошнего напитка, называемого чаем.
Проговорили мы вольготно - три часа. С прибалтийские делами, видно, все уже было ясно, московская фаза их подготовки была закончена, и Крючков никуда не торопился, расслабился. Неспешно, обстоятельно отвечал на мои вопросы, сам о многом расспрашивал.
Начали мы, как водится, с легкой разминки. Я спросил, хорошо ли технически оснащен КГБ. Крючков стал жаловаться: дескать, оснащенность оставляет желать лучшего, в этом отношении КГБ отстает от спецслужб развитых капстран.
– За какое время, - интересуюсь, - вы могли бы получить нужное вам досье, которое хранится у вас где-нибудь в архиве?
Крючков объяснил мне популярно, что каких-то тотальных досье они не ведут. Это, дескать, распространенное заблуждение. У них есть оперативные дела на подозреваемых в преступлении.
– Поэтому если бы у меня спросили досье на какого-то человека…
– Вот, допустим, на меня… - подхватился я.
– Да нет у нас никакого досье на вас!
– с досадой воскликнул Крючков.
– Это даже смешно. Или вы считаете, что мы «незаслуженно» обошли вас своим вниманием?
Никаких особых «заслуг» перед КГБ я за собой не числил. Тоннеля из Бомбея в Лондон не рыл. Ничего против членов будущей хунты не замышлял. Однако, как я уже сказал, после публикации моего открытого письма Крючкову ко мне было проявлено определенное внимание.
На близкий вопрос, продолжается ли прежняя практика прослушивания телефонных разговоров, перлюстрация почты, Крючков ответил казенно: дескать, все честные люди могут спать спокойно - специальные методы и средства наблюдения используются лишь по отношению к подозреваемым в преступлениях.
Что ж, Ельцин, стало быть, нечестный? Подозреваемый? Как выяснилось после путча, с 1989 года, а может быть, и с более ранних сроков, за ним непрерывно велась слежка - и снаружи, и внутри зданий. Прослушивались все телефоны. Даже и после того, как он стал российским президентом. Прослушивались разговоры членов его семьи. Собрались целые тома бумаги, пленок, донесений… Причем все это делалось по прямому указанию Крючкова.
Что касается простых смертных, тут, конечно, и вовсе не было никаких препон для подслушивания, подсматривания.
Возвращаясь к утверждению Крючкова, что у них нет никакого досье на меня… Вскоре после публикации моего открытого письма председателю КГБ ко мне в редакцию наведался сотрудник Комитета, этакий простецкий довольно молодой человек. Наведался неофициально. Просто пришел познакомиться - мол, так и так, его привлекли к подготовке ответов на мои вопросы, вот он и пришел познакомиться, предварительно поговорить. Проговорили мы часа полтора. О том, о сем. О том, что происходит в мире, в стране. О том, почему я поместил открытое письмо именно в рижской газете. Ничего подозрительного во мне, как я понимаю, мой собеседник не обнаружил.
Еще позже, уже после публикации моего интервью с Крючковым, я случайно обнаружил, что прослушивается мой домашний телефон (впрочем, служебный, наверное, тоже прослушивался). Была даже вероятность, что в мое отсутствие вскрывали мою квартиру, чтобы установить что-то такое подслушивающее (впрочем, может быть, и не вскрывали - я не специалист в этих делах). Не исключено, желали узнать, не веду ли я каких-либо разговоров с Ландсбергисом или с кем-либо еще из балтийских смутьянов. Ну, и вообще опять-таки хотели, видимо, со мной «поближе познакомиться»…