Так они жили
Шрифт:
Часа через полтора стало рассветать, и вдали показалась деревня.
— Оля, мы здесь не остановимся?..
— Ишь, бедняжка, совсем ты измучилась, а мне хоть бы что…
— Остановимся, только где-нибудь в маленькой избенке. На постоялый я больше ни ногой.
У самого входа в деревню, немного в стороне, стояла небольшая изба, к которой девочки и направились.
— Оля, да здесь пожар. Видишь, как дым из дверей валит, — крикнула Женя, когда они отворили дверь в сени.
— Какой пожар? Христос с тобой, печку затопили,
— А дым?
— Куда же ему деваться? Изба-то ведь курная… без трубы.
Женя не имела понятия о курных избах и еле разжимала глаза от едкого дыма, валившего из топившейся печки.
— Зато в этих избах тараканов нет, — засмеялась Ольга и, помолившись на образа, оглянулась кругом.
— Что-то ровно в сказке: никого в избе и хозяев нет.
— Каких тебе хозяев… я дома… а матка корову доит, тятька в лес уехал, — докладывал очень степенно мальчонка лет шести, с любопытством оглядывавший прибывших.
— Так вот, батюшка, господин хозяин, не пустишь ли странных людей обогреться? — со смехом проговорила Ольга.
— А мне чаво, грейтесь ужо, — неторопливо отвечал мальчуган.
В это время Женя сбросила уже с себя тулупчик и платок.
— Женюшка, что это ты сняла все? Ведь и дверь, и окно открыты…
— Мне очень жарко, душно так, — отвечала Женя.
Она сильно побледнела и осунулась. Оля только теперь это заметила и стала ее уговаривать поесть. Развязав котомку, девочка убедилась, что в ней хозяйничали чужие руки. Узелка с деньгами не оказалось.
— Украли… украли ведь, деньги-то! Слышишь, Женя, деньги украли!
Женя довольно безразлично отнеслась к этому событию, оставив охать Ольгу и пришедшую в это время с подойником [22] женщину.
— Ишь, обокрали вас, болезные, — проговорила женщина, процеживая молоко. — А далеко еще брести-то?
— К Троеручице в монастырь, — отвечала нехотя Ольга.
— Неближний свет… Отсюда верст боле сорока будет. Не занедужил бы у тебя паренек-то. Ишь, с лица-то какой худенький.
22
Подо́йник — ведро для дойки.
— Нет, я ничего, я дойду, — лениво проговорила Женя.
Вообще, несмотря на то, что в этой избушке Жене удалось и вымыться, и переменить белье, несмотря на ласковое угощение хозяйки парным молоком и горячей похлебкой, Женя не развеселилась, была молчалива и насилу заставила себя двинуться в путь, когда пришло время идти.
Они сделали не больше трех верст, как девочка хриплым голосом обратилась к Оле.
— Оля, я не могу дышать… Очень горло болит и бок, так и стреляет… Совсем идти не могу…
— Господи, вот беда-то… Что же теперь делать? Назад ворочаться — далеко, теперь скоро деревне надо быть, видишь, поля пошли. Давай я тебя поведу, может, до деревни-то и добредем, отлежишься немножко… Переждем денек.
— Я дойду, только пойдем потише.
Девочки поднимались на небольшой пригорок. Когда они с большим трудом и останавливаясь чуть не через каждые десять шагов, очутились на вершине, то оказалось, что сейчас же за ним, у самого склона, приютилась небольшая группа домов.
— Усадебка это какая-то, — проговорила Оля. — Видишь, барский дом в саду… а это службы… вон людская, видно, а вон и двор, и скотная изба рядом. Туда и зайдем… Может, позволят нам скотники туточки отдохнуть.
Оля говорила об этом с сомнением. Она искренне жалела, что это была не деревня, а усадьба, но тащить Женю дальше было нельзя, бедная девочка совсем изнемогала.
Однако ласковый прием высокой краснощекой скотницы сразу успокоил Олю.
— Христос с вами, ночуйте, ребятушки… места не пролежите. Чьих вы будете?
— Мы в монастырь идем… к Троеручице. А господа не забранят, как узнают, что вы нас пустили?
— Наши-то господа? Нет, не забранят. Они и сами всех странных принимают, я, пожалуй, туда вас и сведу, там лучше будет.
— Нет, нет, — воскликнула Женя, успевшая с помощью Оли раздеться и уже растянувшаяся на лавке, чтобы поскорее отдохнуть. — Нет, я никуда не пойду, мне и здесь хорошо.
— Устал паренек-то, видно? Издалека идете?
— Должно быть, разнедужился, — проговорила другая женщина, сидевшая с прялкой у окна. — Ты бы сходила к барышне, попросила бы малинки, попоить его. Согрелся бы и заснул, а сон всякую болезнь отгонит.
— И то, сходить…
— Не надо, не надо, — спохватилась Оля; она боялась расспросов господ больше огня. — Еще забранят господа, что хворых пустили… придется уходить.
— Нет уж, этого не будет. Наши господа милостивые. Кабы у них капитал был, они бы много добра сделали… Да и теперь со всяким человеком последним куском поделиться готовы. Ну, да подождем: мне и идти-то теперь некогда, надо с Пелагеей телят поить. А вот вернусь, тогда можно и за малиной сходить.
Но когда обе женщины вернулись, напоив телят, они застали Ольгу в полном отчаянии. Женя лежала в жару, громко стонала и не узнавала ее.
— Надо за барышней бежать, — сказала скотница. — Она у нас лучше дохтура лечит.
— Тетушка, ты погоди, я что тебе скажу, — начала было Оля, но проворная баба успела уже убежать.
— Да ты не убивайся, девушка, — проговорила другая женщина. — Наши господа не другим чета, и барыня, и барышня, сестрица ейная. Не обидят вас с братиком, а всякую помощь дадут. У меня как ребята болели горлом, так барышня все ночи просиживала.
— У твоих ребят? — с удивлением переспросила Оля.
— Да, у моих. Да разве у них одних? Она всякому мужику, все равно свой или чужой — с какими ранами приходят, страсть! — все сама и обмоет, и лекарства приложит… Ты их не бойся.