Такая нелегкая русская азбука
Шрифт:
Владимир Арро
Такая нелегкая русская азбука
«Приказ по УНР-24 строительного треста № 18 Главленинградстроя. Зачислить на временную работу транспортными рабочими второго отряда следующих товарищей:
Бернар Леконт
Сильви Бриссе
Эдуард Матье
Жан-Поль Дюмон
Пьер Верно
Аньес Мерсье
Оливье Клюне-Кост…»
Всего двадцать пять человек.
Прекрасный приказ! Замечательный! Звучит как поэма. Он — как будто из эпохи грядущей всемирной Коммуны. Именно про такой приказ хочется сказать: «Приказ гласит…» И главное, как неожиданно просто, — зачислить, и все.
В
Дети Парижа мирно стояли на русской лужайке. Ручаюсь, многие из них впервые находились в строю. Клянусь, большинство из них не знало, что нужно делать по команде «равняйсь» и «смирно». Отряд французов дышал тонким ароматом духов «Коти» и насмешливым презрением к дисциплине.
Моросил дождь, волновался Финский залив, поэтому съехавшиеся представители торопливо желали «не только хорошо поработать, но и отдохнуть», «не только хорошо отдохнуть, но и поработать».
«Мой интерес к России связан с тем, что для меня она всегда была окружена тайной. Кроме того, меня как эстета увлекло богатство русского фольклора».
«Мой интерес к России и русскому языку был вызван тем, что душой я чувствую себя совсем близкой к русской душе. Особая любовь русских ко всем видам искусства увлекла меня».
«Литература, музыка и вообще восхищение славянскими странами — вот что вызвало у меня интерес к русскому языку».
«Ансамбль Моисеева и Анна Каренина».
«Просто так».
«Не могу сформулировать только знаю, что не ошиблась».
«Русское происхождение».
«Интерес к социалистической экономике, немного славянской крови, которая течет в моих жилах».
«Я случайно начала учиться русскому языку».
Ну и прекрасно. Милости просим.
Чего только не бывает в этом мире! Сын парижского судьи, дочь гренобльского промышленника, сын бретонского землевладельца, сын французского ученого-атомщика, сын профессора Сорбонны — стоят рано утром в России с инструментом, и ими командует комсомолец Алеша, сын советского кораблестроителя, правнук активного члена «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». И они передразнивают его: «Алеша, равняйсь, смирно!»
А потом эти беспокойные дети благополучных родителей роют землю в окрестностях Стрельны. По десять метров на брата.
По траншее, которую они выкопают, будет проложен высоковольтный кабель. Электрический ток пойдет в профилакторий Кировского завода.
— Это что такое — профилакторий?
— Типа санатория. Там лечение, отдых, режим.
— Опять режим… Сухой закон, да?.. Понимаю.
Трасса проходит вдоль трамвайной линии тридцать шестого маршрута. Вагоновожатые уже знают, что какие-то типы с длинными волосами любят посидеть на рельсах, и поэтому издалека начинают трезвонить.
Инструктор по технике безопасности, немногословный мужчина, сказал:
— Увидите железо — не троньте, наткнетесь на проволоку — обойдите. Доложите начальству.
Французы добродушно посмеивались: и тут дисциплина!
Не понимали, что земля эта стрельнинская, тяжелый суглинок, уже до них не раз была перекопана. Долбили ее красноармейские саперные лопатки, буравили мины. В нее прятали боеприпасы, технику и людей.
И вот наткнулись, увидели. Пятизарядные винтовки образца одна тысяча восемьсот девяносто первого года. Потешались над ржавым железом, кричали:
Дети есть дети.
СЫН УЧЕНОГО:
«Я восхищен тем, как русские люди умеют интеллигентно жить в коллективе. Замечательны отношения товарищества между юношами и девушками, живущими в общежитии».
ДОЧЬ ЗЕМЛЕВЛАДЕЛЬЦА:
«Руководители в лагере очень молодые люди, и не было старых людей, которые бы наблюдали за нами, как это бывает у нас».
СЫН СУДЬИ:
«Я часто слышал здесь слова, которые не переносил во Франции: порядок и дисциплина. Я не верю ни в порядок, ни в дисциплину. Однако здесь, в СССР, есть выдающиеся воспитатели: я думаю о Макаренко».
Идея коллективности, общности, единомыслия, по моим наблюдениям, у большинства молодых французов вызывает нестерпимую зевоту. И если, по воле обстоятельств, и собирается какая-то группа молодых людей, например, для поездки к нам, то первоочередная задача каждого — отмежеваться. Ну и, разумеется, чтить и свято соблюдать автономность другого. Даже руководители группы чаще всего начинали так:
— Мы, конечно, хотели бы поехать туда, но это только мое личное мнение…
…Прозвучала “Марсельеза” и на флагштоке взвился французский флаг.
По траншее, которую они выкопают, будет проложен высоковольтный кабель
“Мне не хочется ездить на экскурсии, лучше чистить картошку и работать в лагере”
На штабном столе сменяли друг друга ведомости и накладные…
— То, что я скажу, совсем не выражает точку зрения каждого…
— Я уверен, что все члены группы думают об этом по-разному…
Эти фразы звучали как заклинание: ради бога, не объединяйте меня с другими, я сам по себе, а остальные — не знаю.
Апофеозом индивидуализма и маниакальной независимости друг от друга стали стены французских университетов. Здесь каждый пишет собственный манифест или лозунг. Он ни по набору слов, ни по конструкции не должен походить на другие. Желательны различия и в способе начертания: пульверизатором, долотом, паяльной лампой. Администрация не возражает. Администрация добродушно посмеивается. Вот мне и кажется поэтому, что мои друзья находятся в приятном заблуждении, считая себя опасной социальной силой. Не всегда, на мой взгляд, уместны заявления вроде таких: «Разрешите от имени всех присутствующих…» или «Я думаю, что выражу мнение всего коллектива…» Но искреннее единомыслие, гармония действий и помыслов личностей мне всегда казались главными человеческими ценностями.