Такая работа
Шрифт:
Я не мог просто взять и сказать: «Прыгайте». Фиг бы они меня послушались.
Но был один парень, которому они могли довериться.
— Топай давай! — рявкнул охранник.
— Не орите на меня, — сказал я. — Уже иду.
И упал, сделав вид, что поскользнулся. Мне нельзя было отходить. Чем дальше я стою от мертвого человека, тем хуже его чувствую. Не знаю, почему так, но учитывать это приходится.
Завернутую руку дернуло вверх, предплечье прострелило болью. Я чуть не взвыл. Вывих плеча — это не смертельно опасно, но зверски неприятно. К тому же его нельзя вправить без посторонней
Я валялся мордой в грязном снегу, а злой громила в кожаной куртке собирался пересчитать мне кости. В таком состоянии довольно трудно изображать из себя ангела-вестника, но у меня получилось. Я представил себе сияющий свет, льющийся сверху, как молоко. В нем было тепло, и любовь, и столько принятия, сколько я сумел вообразить. Это был тот свет, который тьма не смогла бы объять, даже если бы заполнила все.
«Когда пойду я долиною смертной тени, то не убоюсь зла, потому что Ты со мной», — так говорят священники из голливудских фильмов. Тот, кто придумал эту формулировку, был гений. Я почти уверен, что она спасла от паники сотни тысяч людей, умерших, но совершенно не готовых к смерти.
Теперь она должна была помочь мне.
Мне просто нужно было, чтобы они поверили — кто-то будет с ними там, во тьме.
Я лгал. Есть куча вещей, которые люди обязаны делать в одиночестве. Смерть — как раз такой случай.
Я не знаю, как выглядит бог. Я никогда его не видел. Я в общем-то даже не очень верю в него, если принять за эталон веры тех, кто учит наизусть нужные молитвы, регулярно ходит в соответствующие его религии заведения, исполняет все ритуальные действия и клеймит последователей иных учений.
Но мне бы хотелось, чтобы он существовал.
Во всяком случае, тогда было бы кому подстраховать меня, когда я где-нибудь облажаюсь.
— Вставай давай, урод! — Парень дернул меня за руку. Подумал и добавил ногой по ребрам. Дурак бы я был, если бы его не послушался. У него было что-то металлическое в мысках ботинок. Некоторые крутые парни носят с собой кастеты, чтобы удары были более результативными, но это те, кто предпочитает драку на кулаках. А моему новому другу явно больше нравилось пинать уже упавших противников.
У каждого свои маленькие удовольствия.
Похоже, его не слишком обрадовало мое послушание. Он предпочел бы еще разок мне навернуть.
— Не бейте меня, — захныкал я как можно громче, свободной рукой размазывая по лицу грязь, чтобы было жалостнее. Не то чтобы я рассчитывал на то, что парень пожалеет меня. Мне просто надо было, чтобы он дал мне закончить, не обращая внимания на то, что именно я бормочу. — Не надо. Я боюсь боли!
Машина едва заметно покачнулась. Я знал, что происходит там, внутри. Тесно прижавшись друг к другу, напирая и наступая на ноги, мертвые сгрудились возле стенки фургона. Пустые, равнодушные лица были обращены ко мне, как будто они могли меня видеть сквозь толстые изотермические панели. Обычно по лицу зомби нельзя сказать ничего определенного. Все, что происходит в душе мертвого человека, навсегда остается внутри. Но сейчас я мог бы чем угодно поклясться — они ждали, когда я позову их.
Мне нужно было только произнести
Не в том смысле, что требовалось какое-то заклинание или еще какая-нибудь эзотерическая лабуда. Просто фраза, которая оказалась бы достаточно правильной, чтобы зацепить их. Как в том фильме, где парень говорит девушке: «Оставайся насовсем», — а она улыбается и отвечает, что забыла джем. В нашем случае все было, конечно, не так романтично, но принцип тот же.
— Бог послал меня, чтобы я отвел вас домой, — сказал я. — Путем, лежащим через долину смерти, чтобы зло больше не имело силы коснуться ни одного из вас.
— Не позволяй ему говорить! — крикнула девушка. — Заткни ему рот!
Его кулак тут же впечатался мне в лицо. Ладно, хоть нос не сломал. Со сломанным носом я бы точно потерял концентрацию и все пришлось бы начинать сначала. Вряд ли мне бы это позволили.
— Идите, — прошептал я.
Разбитые губы плохо меня слушались, поэтому вышло немного невнятно. Но мертвые услышали. Даже отделенные от меня стенкой фургона, они смогли услышать то, что я бормотал себе под нос. У мертвецов не самый чуткий слух. Ничего сверхъестественного на самом деле. Может быть, дело было в том, что они слишком давно этого ждали.
Я видел, как девушка что-то почувствовала. Остановилась, словно споткнувшись. Прикусила губу. И устремила на меня взгляд, полный ненависти. У меня всегда возникает особое ощущение, когда мертвец наконец-то уходит туда, где ему положено быть, а его тело, в котором больше нет никакой силы, распадается. Может быть, у нее тоже.
— Тим, выруби эту сволочь! — крикнула она. — Тварь, некрофил поганый! Ты пожалеешь об этом!
Я был уверен, что она права.
В этот момент человек, до того спокойно сидевший на скамейке возле искусственной каркасной елки, вскочил. На то, чтобы пересечь площадь и встать рядом со мной, у него ушло меньше полминуты. Кто угодно поскользнулся бы, попытавшись бежать по льду, намерзшему поверх асфальта, так быстро.
Кто угодно, кроме вампира.
И уж конечно, никто, кроме немертвого, не успел бы перехватить руку Тима в сантиметре от моего виска. Хрустнула кость. Он мог бы просто остановить охранника, но не стал. Вампиры никогда не упускают возможности причинить кому-нибудь боль. Для них это что-то вроде возможности перекусить на скорую руку.
— Замрите, — негромко приказал он. Голос у него был как шелк. Как шелк, в который завернуто что-то очень острое и чертовски опасное.
И все замерли. Девица даже не успела закрыть рот. Зуб даю, завтра у нее разболится горло. Так всегда бывает, если надышаться холодным воздухом.
Многие считают, что днем все вампиры крепко спят в своих уютных гробиках.
Это не совсем так.
Я имею в виду, что гроб необязателен. Как правило, с рассветом вампиры просто отрубаются, как будто кто-то переключает секретный рубильник у них внутри. В этот момент они должны оказаться в безопасном месте. Солнце делает их беспомощными и неподвижными, практически неотличимыми от мертвецов. И вообще они не очень с ним ладят.
Но в шесть вечера зимой в Москве в принципе нет никакого солнца.