Такая работа
Шрифт:
— Там народу много: Шальнов, Ратанов, Карамышев, Веретенников. Сейчас Альгин приехал.
— А нам как?
— Ждать. Может, на обыск придется ехать — одежду со следами крови… Сейчас у него на квартире Рогов с Дмитриевым сидят — вдруг кто из дружков его нагрянет…
Тамулис по-детски зевнул, улыбнулся, положил локти на стол, уткнулся лицом в ладони.
11
В пять часов утра их разбудил телефонный звонок.
В кабинете Шальнова, несмотря на открытые настежь окна, плавали сизые змейки
Оперативники молча рассаживались на стулья вдоль стен.
— Вы будете говорить? — спросил Шальнов у Альгина.
— Давайте сами — горло болит…
Он устало поправил воротник, стал одевать галстук. Веретенников внимательно следил за выражениями лиц подчиненных.
— Зацепки у нас серьезные и интересные, — откашлявшись, начал Шальнов. — Во-первых, личность подозреваемого Джалилова. В прошлом — убийца. Судим за убийство, совершенное в лагере. Его посадили в лагерь, чтобы исправился, — а он там убил человека. Прибыл в город недавно. Живет с сестрой. Сестра Джалилова — мать-одиночка. Соседи на нее жалуются: каждый день гости, каждый день пьянки. Второе: Джалилов — среднего роста, черный, постоянно носит сапоги. Третье: в ночь убийства Джалилов пришел домой поздно. Никто не может сказать — когда. Говорит, что был на реке. Ночью — на реке! Наконец, и это самое главное: у Джалилова была белая рубашка, и она бесследно исчезла. Как нарочно! А вы все, надеюсь, помните показания Сабо: преступника он видел без рубашки. Тот нес ее в руке. Можно предположить, что отмыть пятна с рубашки не удалось и ее преступники уничтожили.
На стульях среди оперативников пробежал шумок, у большинства прояснились лица.
— Я заверил руководство Управления, — поднявшись с дивана, строго и торжественно продолжил за него Веретенников, — от имени всех нас, и вас и себя, как закрепленного за городским уголовным розыском, что послезавтра, теперь, — он взглянул на часы, — можно сказать уже — завтра, во время гражданской панихиды будет объявлено имя одного из преступников. Понимаете, как это политически важно… Выступать на панихиде будет сам генерал. Лучшего из лучших хороним…
— Василий Васильевич, — Карамышев нетерпеливо ерзал на подоконнике, ловя взгляд Шальнова, — я согласен с вами: рубашка — это улика! Но не дай, как говорится, нам бог обмануться! — Как следователь, Карамышев должен был до самого конца отстаивать объективную и беспристрастную оценку доказательств — все это понимали. — Надо не прекращать поиски…
— Потому что Джалилов не признался?! — подхватил Шальнов. — Так он и не признается… Могу вас заверить. Такие, как он, признаются под нажимом доказательств. Его придется изобличать косвенными доказательствами. Это заранее известно. А искать! Искать можно всю жизнь. Ищи на здоровье! Было б желание!
— У нас есть и прямые доказательства, — устало сказал Альгин, — его надо предъявить на опознание Сабо.
— Мы предъявим его, —
— Ратанов, — позвал Шальнов, — надо размножить фотографии Джалилова, раздать участковым, всем. Пусть народу показывают их на участках. Может, кто-нибудь вспомнит, как видел его в пятницу.
— Не помешает, — кивнул головой Веретенников.
Барков несколько раз ловил себя на мысли о том, что уже — вечер. А было утро. Раннее летнее утро. За окном пели птицы. И люди выходили из домов, чтобы идти на работу.
— Карамышев проведет очную ставку Джалилова с сестрой, — опять заговорил Шальнов. — Барков и Гуреев сменят людей на квартире Джалилова. Тамулис поедет с фотографиями… Еще сутки, товарищи, поработать как следует…
В коридоре к Баркову подошел Ратанов. За время совещания он не произнес ни слова.
— Небольшое изменение: на квартиру Джалилова с Гуреевым поедет другой. Еще раз нужно проверить, не завозились ли в ту ночь товары в новый универмаг в доме одиннадцать. Справку Гуреев мне официальную дал. А ты все-таки съезди — может, ночью завозились или должны были завозиться товары.
— Майя, — спросил Арслан, как только Карамышев ввел ее в комнату, — где моя рубашка белая? Я купил ее, как только освободился.
— Не знаю, Арслан, — сказала она громче и спокойнее, чем требовалось, — просто не представляю…
Она откинула со лба черную, как воронье крыло, прядь волос. Большие удлиненные глаза смотрели удивленно.
— Я давно уже ее не видел. Майя! — Голос у него неожиданно прервался. — Ведь уже месяца три к нам никто не ходит… Скажи, может, ты отдала ее кому-нибудь? Скажи как есть…
— Я не знаю, Арслан. Она лежала в шкафу…
— Скажи… — У него вырвалось грубое ругательство. Карамышев быстро отошел от окна и стал между ними. — Скажи! Ты видишь, что со мною случилось! Говори же! Где рубашка?
Майя подняла голову, смуглое лицо ее чуть покраснело.
— Я продала ее Насте Барыге. Еще зимой. Она скупает по дешевке у пьяненьких, а потом продает. Я хотела тебе сказать…
Джалилов со стоном стиснул руки.
Около одиннадцати часов появился Барков.
— Товары в эту ночь не завозили и не должны были завозить. Оказывается: хоть универмаг еще не открыт, большинство товаров уже на складе.
— Интересно, — сказал Ратанов, — значит, могла быть попытка на кражу. Могли быть воры.
— Могли.
— А Джалилов был вором…
Барков поморщился, покачал головой.
Забежал Олег Рогов.
— Ну и Анастасия Ивановна, она же тетя Настя Барыга!
— Что?
— Ей лет под шестьдесят. Хитрющая-прехитрющая… И все время сушки жует. Ты, говорит, сначала, мил человек, узнай, почему мне пенсию за июнь не принесли, а потом я тебе все расскажу, что спросишь. Хорошо, думаю, пусть будет так. Звонил, звонил в собес — все занято. А она все сидит, сушки грызет. «Знаете, говорю, Анастасия Ивановна, вам придется самой туда сходить». А она мне: «А ты, мил человек, погоди маненько и опять позвони». И снова за сушки.