Такое короткое лето
Шрифт:
Маша подняла голову к солнцу. Легкий ветерок обтягивал платье, рельефно выделяя небольшие упругие груди, гибкую фигуру, красивые стройные ноги. Ее лицо не казалось таким бледным, как в общежитии. У Маши сегодня была другая прическа. Она стянула волосы в пучок на затылке, открыв щеки и небольшие тонкие раковины ушей с маленькими серьгами в мочках. Эта прическа делала ее элегантнее. Сегодня у нее было лицо женщины из высшего света. Большие темно-серые глаза, обрамленные длинными ресницами, только подчеркивали это. Маша, прервав молчание, спросила:
—
— А вы куда?
Теперь мне уже было все равно. Тем более, что к Гене я мог заглянуть позже. Мы с ним не назначали время встречи.
Она снова кивнула в сторону Тверского.
— Не будете возражать, если я прогуляюсь с вами? — спросил я.
Она пожала плечами:
— С хорошим человеком всегда приятно пройтись.
— Не говорите так, а то я растаю от комплиментов, — поторопился я прервать ее.
Мы нырнули в подземный переход, вышли к магазину «Армения», в котором всегда продавался хороший коньяк, и вскоре оказались на песчаной аллейке. Пройдя несколько шагов, Маша остановилась, опершись на мою руку. В правую босоножку ей попал небольшой камешек.
— Вы все равно так не удержитесь, — сказал я, обняв ее за талию и слегка прижав к себе.
От этого прикосновения гулко ударилось сердце и, словно сорвавшаяся со старта машина, начало набирать обороты. Маша расстегнула босоножку, вытряхнула камешек и снова надела ее на ногу. Я отпустил ее, она выпрямилась, коснувшись грудью моей груди, и я еле удержался, чтобы не обнять ее за плечо и не прижать к себе. Мне вдруг стало так хорошо и легко с этой девушкой, что я ощутил странную невесомость, словно обрел за спиной крылья.
— Вы чувствуете, как пахнут липы? — спросила она, чтобы замять наше общее смущение и показала на дерево.
Его веточки были усыпаны небольшими желтыми продолговатыми цветами, от которых исходил медовый запах. Эти цветы очень любят пчелы и поэтому существует особый сорт меда, который называют липовым. Я поднял руку, сорвал с нижней ветки несколько цветов, протянул Маше. Она поднесла их к лицу, понюхала и сказала:
— На моей родине липы не растут.
— А где вы родились? — спросил я.
— На Байкале. Недалеко от речки Баргузин. Вы были когда-нибудь там?
— Нет, — сказал я. — И у нас на Алтае лип тоже нет. Кроме декоративных.
— Ну вот мы и представились, — сказала Маша и отступила с газона.
— Почти земляки, — заметил я. — А давно вы в Москве?
— Три года. Устроилась совершенно случайно. Набор по лимиту уже отменили. А вы?
— Я в Москве только набегами. Когда возникают какие-нибудь дела.
— Сейчас тоже дела? — Она пристально посмотрела на меня большими серыми глазами.
— Сегодня закончил.
— Значит, завтра уезжаете? — Мне показалось, что в ее голосе прозвучало сожаление.
— Еще не решил, — помедлив, ответил я. — На пару дней наверняка задержусь.
Она опустила голову, еще раз поднесла цветок к лицу и выбросила его на газон. Не глядя на меня, сказала:
— Проводите меня до конца
У нее, как и в тот раз в общежитии, неожиданно испортилось настроение. А, может, мне это только показалось. Мне ни за что не хотелось отпускать ее и я стал искать причину, чтобы задержать Машу хотя бы на несколько мгновений.
— Как Виктор? — спросил я, вспомнив неожиданную драку в общежитии. — Как его рука?
Она подняла на меня глаза, словно удивилась, и сказала:
— С ним все в порядке. Утром они с Костей уехали в свой Буденовск.
— А чеченцы?
— Они их найдут, — уверенно сказала Маша. — Это еще те ребята. Были бы все такие, у нас в стране давно был бы порядок.
— Может быть, — согласился я. — Но проблему Чечни этим ребятам не решить. Достанут они Казбека, а дальше что?
— Вы знаете, Иван, я так устала от политики. Она везде — на работе, дома, телевизор вообще не включаю.
— А почему вы приехали в Москву? — Я понимал, что наш разговор походит на протокольный, но мне хотелось знать о Маше как можно больше.
— Это долгая история. — Она остановилась, ковырнула носком босоножки серый, в блестящих прожилках камешек. — В Забайкалье я просто не могла оставаться.
Мы прошли Никитские Ворота, церковь, где, по преданию, венчался с Натали Пушкин, вышли на Суворовский бульвар. За ним начинался Арбат с высотными зданиями, которые остряки в шутку называют зубами Москвы. Еще несколько минут, Маша сядет на метро и уедет от меня навсегда. Я посмотрел на нее и у меня невольно сжалось сердце, словно от него отрывали живой кусочек. Мы подходили к решетчатой ограде Дома журналистов. И тут меня осенило.
— Скажите, Маша, вы правда торопитесь? — спросил я, взяв ее за руку.
— Да, — быстро ответила она, вздрогнув от моего прикосновения.
— У меня к вам просьба. — Я поднес ее руку к губам и поцеловал так же, как в общежитии, когда мы прощались. — Пообедайте со мной. Я очень не люблю одиночества.
— В гостинице? — она настороженно подняла на меня глаза.
— Нет. В Доме журналистов. Вот, напротив, — я кивнул в сторону калитки через дорогу.
— Вы специально привели меня сюда? — спросила она, пытаясь высвободить свою ладонь.
— Я просто вызвался вас провожать. Но, если говорить честно, мне приятно быть с вами.
— А нас туда пропустят? — спросила она после некоторого раздумья.
— Со мной, да, — ответил я, похлопав по карману пиджака. — У меня удостоверение.
— Никогда не была в Доме журналистов, — медленно, словно что-то решая, сказала она.
— Ну так идемте. — Я потянул ее за руку, она не сопротивлялась.
Мы возвратились немного назад, перешли проезжую часть дороги, миновали швейцара. Ресторан был почти пуст. Официант проводил нас к столу, подал меню. Я передал его Маше. Мне показалось, что она не успела даже пробежать по нему глазами. Едва заглянув в меню, она подняла на меня глаза и спросила: