Такое короткое лето
Шрифт:
— Может зайдем перекусим? — предложил я, кивнув на вывеску ресторана «Арагви».
— Я не люблю грузин, — сказала Маша. — У них похотливые взгляды.
— Ну тогда пойдем в «Центральный»? — По другую сторону от памятника светилась еще одна вывеска.
— Пойдем, — как-то безучастно согласилась Маша.
Несмотря на вечер, большой ресторанный зал был наполовину пустым. Мы сели за столик у окна. К нам тут же подскочил официант и протянул меню. Маша предупреждающе подняла ладонь, давая понять, что не хочет читать и сказала:
— Мне только мороженое и чашку кофе.
— Мне то же самое и фужер красного вина, — попросил я.
— Мы подаем только бутылками, в фужеры не разливаем, — сухо ответил официант, которому явно не понравился наш маленький заказ.
— Ну тогда бутылку, — сказал я. Официант молча кивнул.
Вскоре он принес вино и два фужера. Потом поставил перед нами мороженое. Маша отпила глоток вина, отодвинула фужер и тихо произнесла:
— Я так боюсь выглядеть в Праге белой вороной.
— Ты не будешь выглядеть белой вороной, — сказал я.
— Почему? — Она недоверчиво посмотрела на меня.
— Потому что ты всегда ведешь себя естественно. Это самое нормальное состояние человека.
— И все равно я трушу. Я даже не знаю, что мне надеть на твою презентацию.
— В этом платье ты будешь выглядеть принцессой. — Ее длинное, чуть не до пят, серебристое платье из легкой, почти воздушной ткани, было чудесным. На груди оно собиралось в складку, как у древних гречанок, сзади был глубокий треугольный вырез. Я только теперь понял, как угадал со своей покупкой.
— Нет, я серьезно.
— И я серьезно, — сказал я, стараясь придать своим словам как можно большую убедительность. — В этом платье на любом приеме ты будешь великолепной.
— А как я выглядела в театре?
Я чуть не упал со стула от ее слов. Устроить такую кутерьму из-за театра, целый день проторчать в ванне, а потом в парикмахерской и все только потому, чтобы посмотреть, как она выглядит в своем платье по сравнению с другими в театральном обществе. Маша почувствовала, что я закипаю и торопливо сказала:
— Балет был великолепный. Я просто в восхищении от Жизели. Но я же должна думать о нашем с тобой престиже. Мне нужно было знать, как я выгляжу.
Я залпом выпил свое вино, рассчитался с официантом и мы вышли из ресторана. Вечер был удивительно теплым. Желтый свет фонарей заливал тротуар. Верхушки деревьев чуть раскачивались от легкого ветерка, их тени скользили по асфальту, мы постоянно наступали на них и нам казалось, что тени стоят на месте, а качаемся мы.
Потом мы прошли вниз по Тверской, по подземному переходу вышли к гостинице «Москва», взяли такси и поехали на Шоссе Энтузиастов. Дома нас ждала Машина подруга Ольга. Мне показалось, что она стояла за дверью своей комнаты и определяла по слуху, когда мы выйдем из лифта. Маша еще рылась в своей сумочке, ища ключ, а Ольга тихо, словно боялась, что ее услышат посторонние, спросила:
— Вы когда улетаете?
— Завтра, — сказала Маша. — А что?
— Открывай дверь, там поговорим.
Мы прошли в комнату. Ольга плотно закрыла за собой дверь и сказала, глядя на Машу:
— Ко мне брат приехал… С другом… Можно им пожить у тебя, пока вас не будет?
Я сразу вспомнил брата и его друга, их кровавую драку с чеченцами. Симпатичные ребята, но, наверняка, опять ввязались в какие-то приключения. Мне не хотелось сейчас расспрашивать об этом. Ольга ждала ответа, а Маша смотрела на меня и молчала.
— А сейчас они где? — спросил я.
— У меня, — сказала Ольга. — Они даже не будут выходить из комнаты, когда перейдут к вам.
— Что ты скажешь? — спросила Маша, все так же глядя на меня.
— А что тут говорить? — пожал я плечами. — Надо выручать.
— Когда будем уезжать, я занесу тебе ключ, — сказала Маша Ольге и, опершись плечом о стену, начала снимать с ноги туфлю.
Ольга вышла. Я закрыл за ней дверь и подошел к Маше.
— Они же нашли этого Казбека и подложили ему в машину бомбу, — сказала она.
— Ну и что? — спросил я.
— Машина взорвалась. Казбека и трех его друзей разнесло в клочья. Теперь чеченцы охотятся за ребятами.
— И конец этой охоте наступит тогда, когда на земле не останется ни одного чеченца или ни одного русского, — заметил я.
— Ты не знаешь, что за люди чеченцы, — сказала Маша. — Если бы рассказать правду о том, что они делают у себя с русскими, Чечни бы уже не было.
Мы разделись и легли спать. Маша положила руку мне на грудь, осторожно провела по ней пальцами и сказала:
— А на Кавказе красиво. Помнишь, как Лев Толстой постоянно восклицал в своих «Казаках»: «А горы! Горы!». Я специально прочитала эту книгу перед тем, как поехала в Чечню.
— Зачем ты туда поехала? — спросил я.
— Чтобы убежать от себя. Я не могла оставаться там, где жила.
— Почему? — Я повернулся лицом к Маше и, привстав на локте, посмотрел на нее. Ее волосы рассыпались по подушке, на бледном лице четко вырисовывались большие темные глаза и полоска губ.
— После того, как разбился Алеша, я не могла оставаться в Забайкалье. Из части как раз направляли в Чечню вспомогательный батальон. Меня взяли медсестрой.
Она впервые назвала имя своего мужа. Но я не ревновал ее, потому что знал: к мертвым не ревнуют. О них говорят или хорошо, или ничего.
— Ты и сейчас его любишь? — спросил я.
— Мне кажется, кроме тебя у меня никогда никого не было.
Она снова вздохнула и, закрыв глаза, замолчала. Я обнял ее. Она положила голову мне на плечо. Мне показалось, что она вздрагивает. Я не знал, что это — тихий плач или прерывистое дыхание. Я прижал ее к себе и поцеловал в голову.
В эту ночь я долго не мог заснуть. Не от каких-то глубоких или тяжелых раздумий. В голове не было ни светлых, ни тревожных мыслей, но сон не шел. Так бывает, когда перенапрягаются нервы. И еще мне казалось, что за все это время Маша не сказала мне чего-то, самого главного…