Такое короткое лето
Шрифт:
— Что это? — спросила она, указывая на храм рукой.
— Пражский Град, — ответил я. — Можно сказать, их кремль.
— Откуда ты знаешь? — удивилась она.
— Перед тем, как отправиться сюда, я почитал историю Чехословакии и полистал кое-какие туристические проспекты. Что будем сейчас делать?
— Смотреть город. Что же еще? — Она подошла к окну и стала рассматривать набережную.
Я достал из кармана конверт, вытащил из него деньги. В нем было пятьдесят купюр по сто крон каждая. Маша подошла ко мне, взяла одну купюру, повертела ее перед глазами, внимательно посмотрела на
— Я видела старинные русские деньги с портретами Петра и Екатерины. Они красивее.
— С красивыми деньгами жалко расставаться, — ответил я.
Она вернула мне купюру и спросила как-то нехотя:
— Уже переодеваться?
Я подошел к окну. Небо над Влтавой посветлело, в облаках появились разрывы, сквозь которые проглядывали похожие на мозаику кусочки голубизны. Пражский град при смене освещения выглядел еще красивее и величественнее. Крылья ангелов, стоящих на мосту через Влтаву, светились позолотой.
Мы спустились в лифте на первый этаж, я подошел к портье и отдал ключ от номера. Носить его с собой было невозможно.
К ключу был приделан похожий на гирю деревянный набалдашник с обозначением номера комнаты. Очевидно это делалось для того, чтобы постояльцы не забирали ключи с собой. Портье подал мне наши паспорта и карточки гостя.
— Скажите, — обратился я к нему по-русски, — у вас нет карты Праги?
— Мапы? — портье посмотрел на меня, пытаясь понять, чего я хочу.
— Да, да, мапы, — кивнул я.
Он сунул руку под стойку и достал карту. Я развернул ее и попросил показать, где находится наш отель. Слегка прищурившись, портье на несколько мгновений склонился над картой и ткнул пальцем: «Тади!» Я попросил у него разрешения взять карту с собой.
— Двадцать крон, пане, — сказал портье, протягивая мне карту.
Я рассчитался и мы вышли из отеля. Брусчатка тротуара еще мокро блестела, но дождь прекратился. Было тепло, улица казалась чистой, словно ее специально умыли к нашему приезду. Мы сошли с крыльца на тротуар, прошли до соседнего здания, на стене которого висела табличка с названием улицы. «Парижская», — прочитал я вслух.
— Давай прогуляемся по кусочку Парижа, — предложила Маша, показывая взглядом в глубину улицы.
Мы пошли дальше по тротуару. Улица была красивой. Каждое здание имело свою архитектуру, на первых этажах размещались магазины с богатыми витринами. Создавалось впечатление, что мы идем вдоль одной бесконечной витрины. Я не был в Париже, но мне почему-то представилось, что он выглядит так, как эта улица. Я останавливал Машу у каждой витрины, заставлял разглядывать выложенный на ней товар. За стеклом витрин в аккуратных корзиночках лежали фрукты и овощи, сверкал переливающимися гранями хрусталь, висела одежда, стояли футлярчики с драгоценностями, коробочки с духами. Некоторые витрины были сплошь заставлены бутылками с вином.
— У меня такое впечатление, что мы идем по музею, — сказала Маша.
— Хорошо, если бы в конце экспозиции оказалась харчевня, — заметил я.
Она посмотрела на меня, но ничего не ответила. Улица оказалась короткой. Она выходила на площадь, окруженную старинными зданиями, в том числе величественным храмом с двумя высокими остроконечными башнями.
— Ян Гус, — сказал я Маше. Памятник был хорошо знаком мне по многим фотографиям.
Мы подошли к нему, обошли кругом. У подножия памятника росло несколько кустиков можжевельника. Яркая живая зелень резко контрастировала с вечным, но мертвым камнем подножия. «Точно так же, как пытливая мысль с вечными истинами», — подумал я.
— Давай постоим немного, — попросила Маша.
— Тебе здесь нравится? — спросил я, увидев, как Маша, прищурившись, смотрит на памятник.
Она торопливо повернулась ко мне и сказала:
— Хочу запомнить. Ведь второй раз побывать в Праге наверняка не удастся.
Несколько минут мы стояли молча. Потом присели на ступеньку у подножия памятника, я развернул карту Праги, чтобы изучить название хотя бы нескольких близлежащих улиц и определить дальнейший маршрут. Выбрал улицу Целетну. Она оказалась настолько узкой, что на ней могли разъехаться разве что два всадника. Сейчас по улице передвигались только пешеходы. Целетна тоже оказалась короткой и тоже походила на сплошную витрину магазина. Маша иногда останавливалась как будто только для того, чтобы прочитать название. Но мне стало казаться, что она устала.
— Что такое «У златего елена»? — спрашивала она.
— У золотого оленя, — отвечал я.
— Я так и подумала. А «У червенего орла»?
— У красного орла.
— Это рестораны?
— Да, — отвечал я, прочитав вывески. — Может зайдем перекусим? Я уже проголодался.
— Давай еще немного прогуляемся? — неожиданно попросила Маша. — Я как будто брожу среди людей, которые жили полтысячи лет назад…
Улица Целетна заканчивалась необычной высокой башней, сложенной из почерневшего камня. Под башней был специальный проход для конников, который теперь служил пешеходам. Я достал карту и прочитал: «Прашна брана», что в переводе означало пороховая башня. И тут же вспомнил историю, сочиненную Бог знает когда одним остряком и рассказанную в каком-то путеводителе.
Башня была построена в пятнадцатом веке. Архитектор, проектировавший ее, якобы сказал: «Как только под башней пройдет девушка, которой исполнилось восемнадцать лет, и она все еще девушка, башня рухнет». Когда мы подошли к башне, я рассказал Маше о предостережении архитектора.
— Ну и что? — спросила она.
— Как видишь, стоит пятьсот лет и еще не рухнула, — ответил я.
Маша посмотрела на верхушку башни, пожала плечами и шагнула под ее широкий проем, по которому шли люди. Мы оказались на улице, сплошь заставленной столиками, огороженными низкими барьерчиками. Над каждым столиком был натянут зонт. За некоторыми из них люди потягивали пепси-колу или пиво. По внешнему виду это были туристы. Пражане за такими столиками сидеть не будут, у них на это наверняка нет времени. Мы прошли вдоль столиков и вышли к основанию узкой и длинной прямоугольной площади, заканчивающейся монументальным зданием с колоннами, перед которым на высоком постаменте замер позеленевший от времени бронзовый всадник.