Такое короткое лето
Шрифт:
— Дай ему полотенце. Баня готова.
Маша прошла в комнату, вынесла махровое полотенце, протянула мне. Потом кивнула на сумку:
— Тебе оттуда ничего не надо?
— Надо, — сказал я.
Она подала мне сумку. Я достал чистое белье, завернул его в полотенце.
— Пошли, я покажу тебе баню. — Маша толкнула рукой дверь.
Баня была крепкой, срубленной из лиственницы, бревна подобраны одно к одному. Такие строения стоят века. Из ее низкой двери несло жаром. Маша зашла туда и тут же вернулась.
— Ну и натопили, — сказала она, покачав головой. —
Прежде, чем шагнуть через порог бани, я оглянулся. Нина Ивановна стояла на крыльце и внимательно следила за нами.
Я отвернулся и закрыл за собой дверь.
Воздух в бане был пропитан чуть горьковатым запахом березовой листвы. Он был сухим и жарким, но даже в парной, где было особенно горячо, дышалось легко. Я зачерпнул ковшиком воды из таза, в котором лежал распаренный веник, и плеснул на каменку. Едва коснувшись камней, вода издала хлопок и тут же испарилась. Волна сухого обжигающего жара обдала меня со всех сторон. Я всегда с благоговением относился к русской бане, но эта показалась особенной. Сколько бы ни поддавал на каменку, пар всегда оставался сухим. Я вдоволь нахлестал себя веником, несколько раз окатываясь холодной водой. Из бани вышел с таким ощущением, словно поменял кожу. После тугого жара вдыхать прохладный, свежий воздух было особенно приятно. С воды тянуло легким ветерком. Байкал утонул в туманной дымке, небо не то посерело, не то его затянуло сумрачной хмарью. Маша ждала меня на крыльце.
— С легким паром, — сказала она, вставая и протягивая руку.
— Все, как в сказке, — ответил я. — В баньке попарился, сейчас поем, попью и меня можно будет сажать в русскую печку.
Маша засмеялась.
— Ты не обижайся, — сказала она. — Но такие уж у меня старики. Уже заявили, что спать будешь в чулане на медвежьей шкуре. А дед ляжет на кухне, чтобы ты ночью не пробрался ко мне.
У него под подушкой пестик.
Мы прошли в дом. Константин Макарович сидел за столом в новой клетчатой рубахе, его волосы были расчесаны на аккуратный пробор. На столе стояла бутылка водки, соленая черемша, малосольный омуль, дымящаяся паром свежая картошка. Рядом с тарелками — четыре граненых стопки.
— Садись, Иван, к столу, — сказал Константин Макарович, показывая на табуретку напротив себя. — Гостем будешь.
Он впервые назвал меня по имени. Я сел на табуретку, Маша села рядом со мной. В комнату вошла Нина Ивановна, поставила на стол блюдце с куском желтоватого сливочного масла и тоже села к столу. Константин Макарович открыл бутылку, налил всем по стопке.
— Гостя нужно встречать добросердечно. Особенно такого. — Он посмотрел на меня, сузив глаза. — Не думал, паря, что ты здесь объявишься.
Он поднял свою стопку, протянул руку, чтобы чокнуться со мной. Мы выпили. Женщины лишь пригубили водку и поставили свои стопки на стол. Я взял стебель черемши, разжевал его. До этого мне приходилось есть только свежую. Соленая черемша тоже оказалась вкусной.
— Ты омулька попробуй, — предложил Константин Макарович. — Бабка сама солила. Она это умеет.
Маша положила
— Венчаться-то когда собираетесь?
Маша, опустив голову, сказала:
— Чего вы пристаете к человеку? Он навестить меня приехал, а вы набросились на него, словно с вилами.
Я взял ее ладонь, поднес к губам и демонстративно поцеловал:
— Когда она скажет, тогда и повенчаемся.
— Вы сначала в ЗАГС сходите, — сказал Константин Макарович. — Казенная печать надежнее церковного пения.
— Ну что вы начали? — засмущавшись, не выдержала Маша. — Я сейчас встану и уйду.
— Сиди, — сурово приказал дед. — Окромя нас за тебя заступиться некому. — И тут же обратился ко мне: — Квартира-то у тебя есть?
— Есть, — сказал я.
— В Москве? — дед снова посмотрел на меня, сузив глаза. Он словно прицеливался в меня взглядом.
— Нет, в Барнауле, — сказал я.
— Это хорошо, — удовлетворенно заметил дед. — Я ей давно говорил: в Москве одно распутство. Из нее надо уезжать. Как посмотришь, что из Москвы показывают по телевизору, плюнуть хочется.
— Денег-то за книги много платят? — не обращая внимания на деда, спросила Нина Ивановна. Я понял, что Маша уже рассказала старикам, чем я занимаюсь.
— Когда как, — сказал я. — Иногда хорошо, иногда не очень.
— Она-ить у нас сирота, — заметила Нина Ивановна. — Отца с матерью Байкал прибрал.
Маша никогда не рассказывала мне об этом. Я молча уставился на Нину Ивановну. Она прочитала в моих глазах вопрос, перевела взгляд на Машу и продолжила:
— Я говорила Елене: не езжай ты с Егором в Максимиху. Ветер к вечеру поднимется. А она не послушалась. Ну и перевернулись на обратном пути. Лодку-то потом нашли, а их нет.
— Когда это случилось? — спросил я.
— Два года назад, — ответила Нина Ивановна.
Мы с дедом выпили еще по стопке, закусили омулем и отварной картошкой. Женщины пить отказались. Нина Ивановна стала собирать со стола, мы с Машей вышли на крыльцо подышать перед сном свежим воздухом. Мгла над Байкалом рассеялась, его вздымающаяся поверхность матово мерцала, словно кто-то подсвечивал ее изнутри. Из-за крыши дома выглянула луна. Она бросила на воду желтоватую дорожку и та, перескакивая с одной пологой волны на другую, побежала к горизонту. Маша смотрела в сторону озера и молчала. Я обнял ее за плечо, прижал к себе.
— Я сон перед поездкой увидела, — отрешенно глядя в сторону Байкала, тихо сказала Маша. — Будто мама вышла из воды, пришла в дом, а меня нету. Она села на крыльцо и сказала: «Без дочки я не уйду, буду ждать». Ветер холодный дует, она без платка. Съежилась вся, а сидит, не уходит. У меня сердце от ее вида сжалось. На Байкале бывает, что утопленника находят через год или два. В нижних слоях озера вода холодная, человек сохраняется там, как в леднике. Вот и подумалось, что маму нашли. И похоронят без меня, я даже попрощаться с ней не смогу… Ты уж прости, что я сорвалась сюда, не сказав тебе. Боялась, что не отпустишь…