Такова хоккейная жизнь
Шрифт:
Наверное, без тех мастеров, которые окружали меня в ЦСКА, я, возможно, не стал бы известным игроком, а затем тренером. Наблюдая за хоккейными наставниками, я многое запомнил. И потом использовал в работе. Но слепо никого не копировал, у меня были и остаются свои взгляды на игру.
Александр Рагулин был воплощением русского былинного богатыря. Высокий, мощный, он выглядел внушительно, возвышаясь над нами этакой глыбой. Мы звали его уважительно — Александр Павлович, или Палыч. Но характер у него был хороший, с ним было легко общаться, Саша во всех отношениях был коммуникабельным. На льду он прекрасно пользовался внушительными данными. По мнению специалистов, ему иногда недоставало скорости, но зато он хорошо владел клюшкой, был защитником тактически грамотным, с хорошо развитой интуицией.
Владислава Третьяка, вне всякого сомнения, можно назвать явлением в мировом хоккее. Он обладал блестящей реакцией, чувством позиции, его отличала выдержка и стабильность. Вообще о нем можно говорить много. Приведу лишь одно высказывание, которое показывает величие Владислава. Бобби Халл, оценивая мастерство Третьяка, сказал, что считал классными вратарями только канадцев и был уверен, что только в в канадском хоккее их можно воспитать. «Но Третьяк заставил меня изменить точку зрения. Я понял, что далее нашим лучшим вратарям есть чему у него учиться». Третьяк беззаветно любит хоккей. Мы с ним в свое время в ЦСКА устраивали такое соревнование: я бросал после тренировок три буллита, и если два забивал, то Третьяк в раздевалке должен был сказать, что он плохой вратарь. Я в таких случаях несся в раздевалку и кричал: два забил! Потом приходил Владик, говорит — я плохой вратарь, а ребята смеются — мы уже знаем. Он злится — опять меня опередил. Конечно, выигрывал и он, классный же вратарь, и тогда мне приходилось говорить, что я плохой нападающий.
Вратари вообще в хоккее люди особенные. Я всегда следил за ними внимательно, пытался понять, чем они в данный момент дышат, знал их манеру игры, старался использовать это с пользой для себя. Однажды, когда при выходе один на один забросил шайбу Александру Пашкову, игравшему в «Химике», он после игры и говорит: «Борь, ну как угадать, куда ты будешь бросать?» Я отвечаю: бросаю в «домик» — между щитками. Прошло какое-то время. Играем против «Химика», два раза один на один выхожу, все делаю правильно, но забить не могу. После игры говорю Пашкову: ну, ты молодец, а он мне — так ты же сам сказал, что в «домик» бросаешь. Вот такие были истории.
Виктор Кузькин в жизни был весельчаком, все время что-нибудь придумывал. Бывало, подойдет сзади к кому-нибудь из молодых, ударит по печени и говорит: ох, как хорошо! Нам это надоело. И раз мы его прихватили, по-моему, впятером, говорим — не отпустим, пока не даст слово больше нас не лупить. Ну, ему деваться некуда, даю — говорит — слово. А мы — спасибо, Виктор Григорьевич.
Кузькин был на редкость разносторонним хоккеистом, он начинал в ЦСКА нападающим, служил в спортроте, откуда его забрал Тарасов. Он, наверное, единственный, увидел в нем защитника — быстрого, цепкого, умеющего отдать пас, способного подключиться к атаке и точно бросить.
На редкость высокая скорость отличала Игоря Ромишевского. Я не удивлялся тому, как он «летает» по площадке. Игорь до прихода в ЦСКА играл нападающим в хоккей с мячом. Я считаю его талантливым, разнообразным защитником. В то время многие пробовали перейти из хоккея с мячом в шайбу, но удалось по-настоящему, пожалуй, только ему, если не считать тех, кто играл в первые послевоенные годы.
Резким, я бы сказал, злым защитником был Александр Гусев, имевший классный бросок. А вот Владимир Лутченко, на мой взгляд, обладал всеми лучшими качествами защитника. Он успевал на льду разбираться в любых ситуациях. Его невозможно было вывести из равновесия. И в жизни он был и остается спокойным, рассудительным.
Замечательные отношения много лет сохраняются у меня с Геннадием Цыганковым. Он по качеству игры, безусловно, входил в элиту защитников всех времен. С одной стороны, он — крупный, внушительный — легко разбирался с соперниками в силовой борьбе. С другой — отличался прекрасным видением площадки, сильным броском, поэтому удачно подключался в атаку.
Во второй половине семидесятых годов у нас сформировалось отличное звено: Хелмут Балдерис — Виктор Жлуктов — Сергей Капустин. Как и мы с Петровым и Харламовым, собравшись вместе, они поняли друг друга. Хелмут обладал высокой скоростью, прекрасной техникой, он мог от кого угодно убежать и забить, а Виктор выполнял массу черновой работы, но его КПД и в атаке был немалым. Сергей был эластичным форвардом, техничным, тактически грамотным. Я бы даже сказал, что в общих чертах он напоминал Валерия Харламова. Но, к сожалению, эта тройка довольно быстро распалась, скорее всего потому, что ее крайние нападающие попали в ЦСКА, так сказать, под нажимом. Требовалось звено, которое играло бы вместе и было готово для сборной. Хелмут, с которым мы дружили семьями, вернулся в Ригу. Но до сих пор поддерживаем самые теплые взаимоотношения. Сергей перешел в «Спартак», куда его пригласил Борис Кулагин.
Когда я уже был, как говорится, ветераном, в команду пришли Вячеслав Фетисов, Сергей Макаров, Владимир Кругов. Наверное, все знают, что они стали великими игроками. Я в их возможностях убедился сразу — по степени таланта. И кроме того, они были истинными армейцами, обладали свойственными нам качествами.
Немало хоккеистов ЦСКА достигли такого уровня, который позволил им успешно работать тренерами. Из пионеров это, безусловно, Всеволод Бобров, Николай Пучков, Юрий Баулин. Из тех, с кем мне удалось играть, Константин Локтев, Виктор Кузькин, Игорь Ромишевский, Юрий Моисеев, Борис Александров, Владимир Петров, Александр Волчков, Владимир Попов, Александр Лобанов, Владимир Брежнев, Виктор Кузнецов, Владимир Викулов, Владимир Кругов работали с командами мастеров и сборными страны. А многие другие стали юношескими наставниками. И все они принесли нашему хоккею огромную пользу, поскольку были воспитаны в его лучших традициях.
Ближе к завершению карьеры стал задумываться над тем, что буду делать дальше. Легендарный футбольный вратарь Лев Иванович Яшин, когда-то сам бывший хоккейным голкипером, обладателем Кубка СССР, человек огромной доброты, несколько раз говорил мне: Борис, подумай о поступлении в ВПШ — Высшую партийную школу. В Советском Союзе сделать это было крайне трудно, подбирались во всех отношениях проверенные кадры. Я ему, естественно, верил. Яшин прошел потрясающую жизненную школу, вырос, как и я, в простой рабочей семье, в войну трудился на производстве… Как считал Лев Иванович, Михайлов по всем параметрам проходил — коммунист, капитан сборной. Безусловно, случись так, жизнь потекла бы совсем по другому руслу. Почти наверняка я бы стал номенклатурным работником. Но в силу характера стремился к общению с людьми не по чинам и удовлетворен бы жизнью чиновника-партийца не был.
Так что в ВПШ я не рвался. И тогда состоялся разговор с Борисом Кулагиным и Вячеславом Ивановичем Колосковым, который тогда был начальником отдела хоккея Госкомспорта. Они сказали: Борис, у тебя есть задатки тренера, считаем, что в этом направлении тебе надо работать.
В принципе, встреча с ними оказалась решающей. Я пошел в спортклуб Министерства обороны и сказал, что вряд ли у меня с ВПШ что-нибудь получится, мол, не готов к столь ответственному шагу. Там удивились, но настаивать на моем поступлении в ВШП не стали.
Казалось бы, два коротких эпизода. В обоих случаях люди проявили ко мне внимание и заботу. Но именно Кулагин и Колосков решили мою судьбу.
Русский ураган в мировом океане
В 1967 году в моей карьере произошло событие, к которому стремится каждый хоккеист. Я был впервые, по рекомендации Анатолия Владимировича Тарасова, включен в состав сборной СССР. Он переговорил с Аркадием Ивановичем Чернышевым, и меня официально уведомили, что буду приглашен на сборы. Не знаю, как себя сегодня чувствуют хоккеисты после подобных предложений, хотя они говорят, что это почетное, ответственное дело, но, вне всяких сомнений, в мое время путевка в сборную считалась великим признанием. Игрок ощущал, что ему доверено играть на высшем уровне, сохранять победные традиции, плюс — политические моменты. Вроде бы все оставалось, как всегда, но взгляды на работу менялись, я все время ловил себя на том, что думаю о сборной. В общем, находился я в восторженном состоянии, я верил — все должно получиться. На эту тему много говорил с Татьяной, и она, понимая меня, была настроена оптимистично, говорила: не волнуйся, мол, все будет хорошо. Для меня была важна ее поддержка.