Такой смешной король! Повесть третья: Капкан
Шрифт:
Вспомнились замученные люди, дурные запахи поразили обоняние, шумы ветра трансформировались в крики о помощи, врезались в уши, затрепетало сердце. Он взобрался на широкий подоконник, здесь в сырости и дрожал до утра. Несмотря на пережитые страхи, он понял: замок — самое любимое место для него во всем мире. Пусть лишь в фантазиях он его собственность, но ведь сюда нет входа другим, кому неизвестны только ему доступные лазейки.
Замок уже не стал запретным после возвращения на Островную Землю «марсиан». Островитяне, конечно, боялись, и Король боялся, что опять будут стоять везде матросы с винтовками,
Пока же ничего такого не наблюдалось. Из его бывших верноподданных в городе обнаружился только Свен. Проживал он все там же, на улице Моря. Но, странное дело, Свен сторонился Короля. Он шлялся по городу в обществе субъектов, одного из которых звали Деревянная Нога, что вообще не означало, будто он обладал деревянной ногой; другого звали Комсюк. Так прозвал этого долговязого самоуверенного парня народ Тори. Хотя какой уж тут народ!.. Сплошная мелюзга. В свое время Король их даже не замечал: он был уже королем, а эти еще писали в горшок. Но теперь уже и «эти» что-то из себя представляли. И народец этот прозвал Комсюка Комсюком за то, что он везде с апломбом заявлял, будто он комсомолец. Но что это такое — никто из людей Тори любого возраста не мог бы сказать. Непонятно, за какие достоинства Свен избрал такого своим сюзереном. Объяснимо лишь то, отчего он стал сторониться Короля: несомненно, в связи с Алфредом и его службой в немецкой самообороне. Одним словом, Свен изменил ему.
С Иваном тоже не сразу до конца определились отношения, в основном из-за невоспитанности последнего, к чему можно отнести его скрытность, мнительность, сомнения по поводу каких-нибудь рассказов Его Величества. Выражалось это обычно так: Король что-то рассказывал, а Иван…
— Врешь, наверное!
Разве так можно?! Разве не обидно? Разве не дерзость? Естественно, тут же следовало наказание, то есть оплеуха. Другие в таких случаях, Свен к примеру, извинялись, обещали больше не вызывать гнев Его Величества. Этот же стал сопротивляться!.. В результате после выяснения отношений Король и воспитуемый оказывались порядочно потрепанными, с синяками и царапинами, бывало даже что-нибудь разорвано из одежды.
Королю потом становилось стыдно собственной горячности и того, что он применил силу к меньшему, значит, более слабому, хотя собственный разбитый нос часто позволял в последнем определении усомниться. Следовало примирение, причем выяснялось, что, произнеся «врешь, наверное!», Иван Родионович вовсе не хотел обижать Короля: у них в деревне принято так относиться к «травле» среди своих, «врешь, наверное» может также считаться «до чего интересно»! Подобное толкование Короля удовлетворило. Но скрытность…
Заключалась же она в том, что Иван отказывался рассказывать о своем доме, про отца с матерью. Король уж сколько расспрашивал — Иван лишь сопел, отмалчивался и краснел. Бывало, даже выводил Его Величество из терпения: в конце концов он-то лично никаких секретов не имел, обо всем честно рассказывал, даже про то, как Земляника с Алфредом тайно целовались, что и привело к отъезду Хелли Мартенс, а в ответ такая неблагодарность!..
В доме, где ателье, за окнами свет. Война продолжалась, но за светомаскировкой уже не следили. Говорили, у немцев не осталось более ни одного самолета, говорили, что даже сам фюрер свой личный самолет отдал в распоряжение люфтваффе, чтобы служил он до последнего обожаемой им нацистской армии.
Дверь в ателье редко запирали, даже когда сам Калитко ночевал на Закатной улице в коричневом доме. Основным хозяином и сторожем был здесь Маленький Иван…
В общей комнате сидели за длинным столом друг против друга Жора и Заморский, говорили… на сей раз по-русски. Говорили очень громко. Король уже изучил: когда Калитко выпьет гехатипата, он начинает громко говорить. Заморский терпеть не мог гехатипата и всегда приносил свою бутылку с содержимым другого цвета. На приход Короля они не обратили внимания, взглянули и продолжали орать.
Не всегда удавалось Королю без задержек проскочить в заднюю комнату, когда в первой заседали за длинным столом: приходилось отвечать на какие-нибудь дурацкие вопросы. Пограничник всегда интересовался одним и тем же — есть ли у него подружка. Про Ивана знали: у него Лилиан. Заморский не особо удостаивал Короля вниманием, обычно лишь произносил: «Ну, ну». Или, посматривая равнодушно, заключал: «Бегаешь, значит?» Король отвечал односложно: «Да». В крайнем случае: «Ну да». Ирина при виде Короля обычно восклицала: «Какой он милый!» В ее искренности он сильно сомневался. На такое лицемерное заявление пограничник, как правило, реагировал ревниво: «Но, но! Смотри у меня!» — и грозил Ирине пальцем.
Сегодня Короля никто не задерживал. Увидев спящего Ивана, он обрадовался.
Их «нары» наполовину загораживались картинами в рамах — целая стена. На картинах те самые, надоевшие однажды Королю глаза, в том числе Векшеля в лоханке с водой.
На «нарах» валялась груда старых одеял, подушек, все вперемешку. Постель не слишком изысканная, не сравнить с ложем Короля в свином корыте на Сааре. Здесь друзья спали как кому нравилось: валялись вдоль и поперек или валетом.
— Что… пьют? — спросил Иван, позевывая.
— Пьют, — подтвердил Король, — с Заморским. А я сегодня такое увидел!
И Король принялся рассказывать про Векшеля, который когда-то служил фирме «Зингер», или, быть может, «Золинген», или даже «Дунлоп», про того самого, любившего поговаривать, будто «Зингер» — всегда «Зингер», «Золинген» — всегда «Золинген», а Векшель — всегда Векшель, к чему Король мог бы добавить, что и… в воде. Но как он из нее вылез? Вот в чем вопрос.
Иван слушал, зевал, полез за трубкой и чуть не брякнул: «Врешь, наверное…» Спохватившись, произнес:
— Интересное кино!
По-прежнему благоговел Король перед колдовским искусством художника, чьи картины пользовались у горожан таким успехом, которым не пользовались бы полотна Рембрандта или Рубенса.
Жора Калитко, с точки зрения Короля, престранный субъект. В дни их знакомства Король его побаивался. Теперь, когда они все подружились, он выяснил что Калитко не злой. Мрачный — да, неразговорчивый — да, но не более. Своим маленьким квартирантам он нередко приносил в карманах гостинцы — бисквиты, сахар. Главное же его достоинство заключалось в том, что он совершенно не вмешивался в их жизнь.