Такой же предатель, как мы
Шрифт:
Перри наконец поднял голову:
— Как?
— Что — «как»?
— Как спасать Англию? От чего? От самой себя, это понятно. Но от какого конкретно недуга?
Теперь уже Гектор задумался.
— Вам придется просто поверить нам на слово.
— Поверить на слово вашей организации?
— На данный момент — да.
— На каком основании? Разве не вы — «джентльмены, что лгут на благо родины»?
— Вы путаете нас с дипломатами. Мы не джентльмены.
— Значит, вы лжете, чтобы спасти свою шкуру.
— Опять мимо, это политики. Мы совсем из другой песочницы.
Глава 8
В полдень, солнечным воскресным днем, через десять часов после того, как Перри Мейкпис вернулся на Примроуз-Хилл мириться с Гейл, Люк Уивер отказался занять свое место за семейным обеденным столом (его жена Элоиза специально приготовила аппетитного жирного цыпленка под хлебным соусом, так как Бен пригласил в гости еврейского мальчика из школы). С извинениями, до сих пор звенящими у него в ушах, он покинул краснокирпичную террасу дома на Парламент-Хилл (который едва мог себе позволить) и отправился на встречу, которая, по мнению Люка, могла стать поворотной в его пестрой карьере разведчика.
Насколько было известно Элоизе и Бену, их муж и отец направлялся в уродливое здание на набережной в Ламбете, которое Элоиза, аристократка французского происхождения, окрестила «Лубянкой на Темзе». На самом деле его штаб-квартира находилась в Блумсбери — по крайней мере, последние три месяца. То ли вопреки растущему напряжению, то ли благодаря ему Люк предпочитал передвигаться не на автобусе и не на метро, а исключительно на своих двоих — привычка, которую он приобрел, работая в Москве, где три часа блуждания по тротуарам в любую погоду — это норма, если тебе предстоит очистить почтовый ящик или на полминуты шагнуть в приоткрытую дверь, чтобы получить наличные и материалы.
На то, чтобы добраться пешком от Парламент-Хилл до Блумсбери, у Люка обычно уходил час. По возможности он старался каждый день выбирать новый маршрут — не с целью запутать вероятных преследователей, хотя эта мысль редко его покидала, но затем, чтобы насладиться закоулками города, который он успел подзабыть за долгие годы работы за границей.
Сегодня, по хорошей погоде, Люк решил проветриться и прогуляться через Риджентс-парк, прежде чем свернуть на восток, — таким образом его променад затянулся на лишние полчаса. Помимо любопытства и волнения его терзал страх. Он почти не спал, ему нужно было привести мозги в порядок. Посмотреть на самых обычных, незасекреченных, людей, на цветы, на мир за стенами дома.
— Искреннее «да» от него и искреннее «да, черт возьми» от нее, — восторженно сообщил Гектор по зашифрованному телефону. — Билли-Бой выслушает нас сегодня в два. Да поможет нам Бог.
Полгода назад, когда Люк вернулся домой после трех лет в Боготе, та, кого в Организации называли Королевой кадров, сообщила, что его списывают. Чего-то подобного он и ожидал. И все-таки у него ушло несколько неприятных секунд на то, чтобы хорошенько вникнуть в ее слова.
— Организация демонстрирует свою знаменитую выносливость перед лицом кризиса, Люк, — заверила она так жизнерадостно, будто ему предлагали региональное руководство, а отнюдь не собирались выкинуть со службы. — Наши акции в Уайтхолле, доложу я тебе, никогда еще не были столь высоки, а работа по вербовке новых сотрудников — столь успешна. Восемьдесят процентов недавних поступлений — многообещающие молодые ребята, закончившие лучшие университеты с отличием первой степени. Никто больше не заикается об Ираке. Некоторые даже с отличием по двум специальностям. Представляешь?
Люк удержался от напоминания о том, что сам он вполне достойно работал целых двадцать лет, имея в активе лишь скромную вторую степень.
Единственная серьезная проблема в наши дни, продолжала Королева кадров тем же непостижимо жизнерадостным тоном, — это люди уровня и калибра Люка, достигшие «естественного предела». Для них все труднее находить места. А некоторых, посетовала она, вообще некуда направить. Но что, скажите на милость, ей делать, если молодой шеф предпочитает сотрудников, на которых не давит опыт холодной войны? Это все так грустно!
Пожалуй, максимум, что она может устроить — хотя в Боготе он был просто незаменим и чертовски смел, и, конечно, перипетии его личной жизни никоим образом ее не касаются, пока они не отражаются на работе, а они, ясное дело, не отражаются (все это скороговоркой, без пауз), — так вот, максимум, чего она смогла добиться, это временная вакансия в администрации, пока постоянная сотрудница не вернется из декретного отпуска.
Возможно, ему стоит наведаться в департамент альтернативного трудоустройства и выяснить, что они могут предложить в большом мире за пределами Организации — мало ли какую чушь пишут в газетах, там вовсе не так уж плохо и страшно. Благодаря терроризму и угрозе гражданских беспорядков частные охранные предприятия цветут пышным цветом. Некоторые из бывших наших лучших агентов зарабатывают сейчас вдвое больше прежнего и довольны жизнью. А с таким послужным списком — при условии, что его семейная жизнь наладилась, а, по слухам, так оно и есть, хотя это совершенно не ее дело — Люка, несомненно, с руками оторвут новые работодатели.
— Тебе не нужны посттравматические консультации или что-нибудь в этом роде? — заботливо спросила Королева, когда он уходил.
Только не от тебя, подумал Люк. И моя семейная жизнь не наладилась.
Административный отдел влачил жалкое существование на первом этаже, и стол Люка находился так близко от окна, что он в буквальном смысле чувствовал себя на улице — только что физически его туда еще не выкинули. После трех лет жизни в криминальной столице мира, трудно вновь привыкнуть к таким вещам, как компенсация транспортных расходов для младших сотрудников, но все-таки Люк старался как мог. Тем сильнее он удивился, когда, спустя месяц этого издевательства, снял трубку почти всегда молчавшего телефона и получил от Гектора Мередита приглашение на ланч в его любимом лондонском клубе, который славился своим убожеством.
— Сегодня, Гектор? Тьфу ты черт…
— Приходи пораньше и никому ни слова. Скажи, что у тебя месячные, или что угодно.
— Пораньше — это во сколько?
— В одиннадцать.
— В одиннадцать? Ланч?!
— Ты не голоден?
Выбор времени и места был не так уж странен, как могло бы показаться. В одиннадцать утра, в будний день, убогий клуб на Пэлл-Мэлл оглашался лишь гудением пылесосов и монотонной болтовней нищих официантов-гастарбайтеров, которые переговаривались на ломаном английском, накрывая столики. Вестибюль с колоннами был пуст, не считая дряхлого швейцара в будочке и чернокожей уборщицы, которая драила мраморные полы. Гектор восседал, скрестив длинные ноги, в старом резном кресле и читал «Файненшл таймс».
В Организации бродяг, профессионально хранящих тайны, всегда было нелегко добыть точную информацию о коллегах. Но даже по здешним стандартам бывший заместитель директора по делам Восточной Европы, затем замдиректора по России, зам по Африке и Юго-Восточной Азии, а ныне руководитель неких загадочных «спецпроектов» слыл ходячей головоломкой или, как выражались некоторые члены Организации, бунтарем.
Пятнадцать лет назад Люк и Гектор вместе посещали трехмесячные курсы русского языка, которые вела престарелая русская княжна, жившая в увитом плющом особняке в старом Хэмпстеде, в десяти минутах ходьбы от нынешнего дома Люка. По вечерам после занятий они отправлялись проветриться в парк Хэмпстед-Хит. Гектор в те дни был куда легче на ногу, в физическом и профессиональном смысле. Маленький Люк с трудом поспевал за ним, долговязым и проворным. Его монологи, чересчур возвышенные (во всех смыслах) для Люка и щедро пересыпанные непристойными словечками, охватывали огромный спектр тем — от «двух величайших мошенников в истории, Карла Маркса и Зигмунда Фрейда» до необходимости срочно адаптировать классический британский патриотизм к современному сознанию. Тут обычно следовало традиционное лирическое отступление — Гектор требовал разъяснить ему, что такое «сознание» в принципе.