Такой же предатель, как мы
Шрифт:
— Ты большой ученый? Если что, взорвешь к черту весь мир? — спросил он, отхлебнув воды со льдом.
— Нет, вовсе нет.
— Чиновник?
Эта игра в угадайку начинала утомлять.
— Нет, я преподаватель, — ответил Перри, очищая банан.
— То есть… ты студентов учишь? Профессор, что ли?
— В яблочко. Я учу студентов. Но я не профессор.
— Где?
— Сейчас — в Оксфорде.
— В том самом университете?
— Точно.
— И что ты преподаешь?
— Английскую литературу, —
Но любопытство Димы не знало границ.
— Слышь, а Джека Лондона знаешь? Самый известный английский писатель.
— Лично не знаком.
Дима явно не понял шутки.
— И тебе он нравится?
— Просто обожаю.
— А Шарлотта Бронте? Тоже нравится?
— Очень.
— Сомерсет Моэм?
— Чуть меньше.
— У меня все их книги есть. Полным-полно. На русском. Шкафы битком набиты.
— Прекрасно.
— Ты читал Достоевского? Лермонтова? Толстого?
— Конечно.
— У меня они тоже есть. Все лучшие писатели. И Пастернак. Знаешь что? Пастернак написал про мой родной город. Назвал его Юрятин. На самом деле это Пермь. Пастернак, блин, назвал его Юрятин — хрен знает почему. Писатели так всегда делают, они чокнутые. Видишь мою дочь? Ее зовут Наташа, ей плевать на теннис, она книжки любит. Эй, Наташа, поздоровайся с Профессором.
Неторопливо и рассеянно, явно намекая, что ей помешали, Наташа подняла голову и отвела волосы с лица. Перри только успел подивиться ее красоте, а девушка уже вновь погрузилась в чтение.
— Стесняется, — объяснил Дима. — Не любит, когда я ей кричу. Видишь книжку? Это Тургенев. Известный русский писатель. Мой подарок. Она хочет книжку — я покупаю. Ладно, Профессор, твоя подача.
— И с тех пор я стал Профессором. Сто раз ему говорил, что я не профессор, но он не слушал, поэтому я сдался. Через пару дней меня весь отель звал Профессором. Чертовски странно это слышать, особенно когда ты решил вовсе бросить преподавание.
Меняясь сторонами при счете 5:2, Перри с облегчением заметил, что Гейл отделалась от настырного Марка и уселась на верхней скамейке, меж двух маленьких девочек.
Игра шла в хорошем темпе, сказал Перри Люку. Не самый лучший его матч, но тем не менее — по крайней мере, пока он играл вполсилы — смотреть было весело и интересно (если предположить, что зрители пришли сюда развлечься, в чем Перри сомневался: все собравшиеся, кроме близнецов, сидели как на молитвенном собрании). «Играть вполсилы» в представлении Перри значило не набирать темп, принимать мячи, идущие на вылет, и отбивать, не особенно заботясь о том, где приземлится мяч. Учитывая разницу между противниками — в возрасте, опыте и подвижности, если уж говорить честно, — которая теперь стала очевидна, единственной заботой Перри было сыграть достойно, не лишить Диму самоуважения и наконец позавтракать с Гейл. По крайней мере, так он думал до тех пор, пока они вновь не поменялись сторонами. Дима цепко ухватил его за плечо и сердито прорычал:
— Ты, мать твою, меня обижаешь, Профессор.
— Что-что?
— Тот мяч шел на вылет. Ты это видел, но все-таки его взял. Думаешь, я старый жирный сукин сын? Думаешь, я тут сдохну, если ты не будешь меня жалеть?
— Мяч попал бы на линию.
— Профессор, если мне что-то надо, то я, блин, это получу. И не смей со мной нежничать, ты слышал? Хочешь поставить тысячу баксов? Чтоб было поинтереснее.
— Нет, спасибо.
— Пять тысяч?
Перри рассмеялся и покачал головой.
— Струсил, да? Струсил, поэтому не хочешь пари.
— Наверное, вы правы, — согласился Перри, все еще ощущая хватку Димы на левом плече.
— Британия побеждает!
Крик разнесся над кортом и замер. Близнецы нервно рассмеялись в ожидании взрыва. До сих пор Дима терпел их выходки. Теперь он решил, что с него хватит. Положив ракетку на скамью, он поднялся на трибуну, подошел к мальчишкам и ткнул пальцем чуть ли не в самые их физиономии.
— Хотите, чтоб я снял ремень и вас выдрал? — поинтересовался он по-английски — вероятно, ради Перри и Гейл.
Один из мальчиков ответил на английском — произношение у него было куда правильнее, чем у отца:
— На тебе нет ремня, пап.
Это было последней каплей. Дима с такой силой ударил сына по щеке, что тот чуть не свалился со скамьи. За первым ударом последовал второй, столь же громкий — близнецы получили поровну. Гейл невольно вспомнила, как ее амбициозный старший братец однажды отправился охотиться на фазанов со своими богатыми приятелями. Гейл терпеть не могла эту забаву. Но в тот день она была рядом с братом, когда он уложил по фазану «справа и слева» — то есть из обоих стволов.
— Меня поразило, что они даже не попытались уклониться. Просто стерпели, — сказал Перри, сын учителя.
Но самым странным, по словам Гейл, было то, что сразу после этого возобновилась дружеская беседа.
— Хотите, чтоб Марк поучил вас играть в теннис после матча? Или пойдете домой с мамой учить закон Божий?
— Теннис, папа, — сказал один из близнецов.
— Тогда не галдите тут, иначе никакого мраморного мяса на ужин. Хочешь вечером мраморное мясо?
— Конечно!
— А ты, Виктор?
— Да, папа.
— Тогда, если охота пошуметь, хлопайте вон Профессору, а не вашему бестолковому папе.
Дима по очереди заключил сыновей в медвежьи объятия, и матч продолжился без дальнейших инцидентов.
Потерпев поражение, Дима вел себя до неприличия подобострастно. Он не просто был любезен — он проливал слезы восхищения и благодарности. Сначала он прижал Перри к своей могучей груди — тот был готов поклясться, что она каменная — и троекратно расцеловал по русскому обычаю. Тем временем по лицу Димы — на шею Перри — продолжали градом катиться слезы.