Тактика победы
Шрифт:
Джаур покинул 4 редута, а сам заперся в пятом, который легко можно было бы снести, так как он уже был в нескольких местах разрушен выстрелами. Храбрые егеря, воодушевленные воспоминанием о приступе Ловчи, просились наступать, но Марков, осмотрев издалека редут, решил отступить, под предлогом, что он мог быть отрезанным войсками, находящимися в Тырнове, что в 80 верстах от Рущука, где, кстати, никого не было. Оправдание было еще более постыдно, чем само отступление.
Марков приказал пехоте кричать «ура!» и отступил на другой день. Армия воспела его в своих песнях, но ведь песня не берет Кадыкиоя, который так необходимо было занять.
Турецкая армия, остававшаяся на левом берегу Дуная, ежедневно получала провизию с правого берега, но на
Мы не сомневались в том, что этот блокированный турецкий корпус, лишенный подвоза продуктов и не имеющий никаких надежд на спасение, должен сдаться нам через несколько дней, но мы ошиблись в наших ожиданиях.
Визирь уверил Чапана-оглы, что он соберет войска и отбросит Маркова, но не так то легко было изгнать 8000 русских, укрепленных на возвышенностях, так как Марков на другой день взятия лагеря приказал выстроить 5 редутов, из которых один был настоящей крепостью. Для того чтобы прогнать русских из их укреплений, нужно было по крайней мере 50 тысяч, а визирь не мог набрать и пяти.
Я уже довольно часто описывал ум и военную организацию турок, чтобы снова повторять, что после такого сильного поражения, которое понесла турецкая армия, ни один паша не решится рисковать чем-нибудь подобным.
Несколько турок, зная, как у нас обращаются с пленными, бежали к нам и рассказывали, что все те турки, которые уже видели у нас в крепостях, не желали бы ничего лучшего, как сдаться, но что все янычары были уверены, что мы всем им отрежем головы [131] или отнимем все их имущество и оружие, составлявшее все их богатство.
Что бы ни руководило турками, заставляя их терпеть всевозможные лишения, чтобы только не сдаваться, мы должны признаться, что стойкость и твердость, с которой солдаты переносили все страдания, были достойны восхищения. Никогда еще турецкая армия не была в таком ужасном положении. Уже через три дня после нашего перехода через Дунай они стали есть своих лошадей, поколевших от голода; эта отвратительная говядина продавалась сначала по пиастру за фунт, затем дороже, и они, не имея ни дров, ни соли, должны были есть ее сырой.
131
Начальники поддерживали их в этом мнении, чтобы они не приходили в отчаяние. (Прим. автора)
Следствием этой ужасной пищи была сильная дизентерия, которая ежедневно уносила 40 или 50 человек. Им было трудно бороться с этой болезнью, так как у них в лагере не было ни докторов, ни медикаментов. Умерших своих они хоронили очень поверхностно, и поэтому от могил шел страшный смрад, который, соединившись с запахом, происходящим от дизентерии и от гниющих лошадиных трупов, был настолько силен, что невозможно было подойти к лагерю их, и мы сильно опасались чумы.
Марков выставил против турецкого лагеря 40 мортир и пушек, из которых производилась безостановочная стрельба. Генерал Гартинг приказал выстроить в 100 футов от правого фланга турок батарею на 6 орудий, а флотилию разместили поперек реки в 60 футов. [132] Гартинг не покидал своей батареи, и хотя его предприимчивость всем была известна, он отдал здесь такую диспозицию, которая доказала мне, что насколько он хороший начальник отряда, настолько плохой инженер.
132
Гартинг поставил флотилию так, несмотря на все протесты моряков, и доказал мне, что это было возможно, если течение не очень быстро. 4–5 лет назад все офицеры флота и само Адмиралтейство письменно дало
Флотилией заведовал Акимов, который, оставаясь один, всегда выказывал бездеятельность и безрассудность, но всегда очень энергичный, когда его принуждают действовать другие.
Маленький островок, расположенный посередине реки, против центра турецкого лагеря, был укреплен, и в нем была поставлена батарея, которая была снесена по приказу Маркова отрядом 6-го егерского полка под начальством капитана Гасса, а находившиеся там пушки нам очень пригодились. Все наши батареи положительно давили турецкий лагерь, особенно батареи Гартинта и флотилия окружали его с одного конца до другого.
Когда несчастные турки, чтобы избежать нашего ужасного огня, спасались в свои редуты, я выставлял побатарейно по 50 орудий или гаубиц и, стреляя гранатами в их массы, истреблял людей, заставляя их возвращаться в лагерь. Наконец они были принуждены вырыть ямы, в которых и сидели дни и ночи, часто умирая с голода.
Ни один визирь никогда еще не находился в таком положении, в каком был Ахмет. Он потерял свою армию, все свои запасы, весь обоз и чувствовал, что он может потерять и некоторые крепости, а затем и свою голову. Он видел, что никак не может нам сопротивляться, если мы хоть сколько-нибудь двинемся вперед, но, несмотря на все это, он все-таки вышел из этого положения как человек ума.
Суворов как-то сказал, что никто не может обмануть Кутузова, даже Рибас [133] ; это было сказано, чтобы польстить его уму. Ахмет оказался тоньше Рибаса, так как обманул Кутузова, хотя, надо прибавить, нынешний Кутузов не был Кутузовым 1788 года.
Как странно было видеть нашего главнокомандующего, после такого блестящего успеха беспокоящегося о положении Маркова. Он опасался, чтобы визирь не собрал свои войска и чтобы Измаил-бей не вошел в Видин, несмотря на то, что ему нужно было 15 дней для прибытия туда, да он и не мог привести туда более 10 тысяч человек, которые могли бы угрожать наступлению Маркова. В этом и состоял главный недостаток Кутузова, который господствовал над всеми его качествами.
133
Адмирал Рибас играл большую роль в войне 1788 г. Это был человек необыкновенно тонкий и ловкий, но страшно безнравственный. (Прим. автора)
Со следующего дня бегства визиря в Рущук нас начали одолевать посылаемые им парламентеры. Я умолял Кутузова не принимать их, требовать сдачи лагеря и Рущука или овладеть ими одним смелым натиском, а затем идти вперед, взять Шумлу и подписать мир на барабане, у подножия Балкан.
Я хорошо знал турок и знал также, что если мы не воспользуемся случаем соблюсти свои выгоды (что упустил гр. Каменский после сражения при Батине), когда из страха они решительно на все согласятся, то выказывать им слабость и снисхождение – значит дать им возможность почувствовать себя бодрее, и тогда они нелегко пойдут на уступки.
Всякая нация, будь она даже не цивилизованная, гордая, низкая, пресмыкающаяся или заносчивая, или неспособная понимать какие-либо деликатные отношения, всегда принимает доброту и мягкость только за слабость и бессилие. Доброта же Кутузова уверила визиря, что мы были не так сильны, как он предполагал раньше, и он решил заставить нас потерять драгоценное для нас время.
Он правильно рассудил, что позднее время года не позволит нам предпринимать крупные операции, а этого времени будет вполне достаточно, чтобы турки оправились от страха и снабдить Рущук провизией.