Тактика победы
Шрифт:
Когда мы вошли в турецкий лагерь, то первое, что нам бросилось в глаза – это несчастные страдальцы, протягивающие к нам руки за хлебом; когда же они его получили, то с жадностью набрасывались на него и тут же умирали. Мы видели других, которые кусали себе руку, чтобы съесть кусок своего собственного мяса.
Никогда еще я не видал ничего подобного [137] , так ужасно было зрелище турецкого лагеря. 8000 трупов лошадей, наполовину сгнивших и истлевших, валялись тут же на земле [138] ; 2000 человеческих трупов, в таком же положении, окружали палатки!
137
Мне
138
Живых лошадей в лагере осталось только 130. (Прим. автора)
Все, что только война и голод могут иметь бедственного, все это сосредоточилось в этом несчастном лагере. Удивительно, что у нас не было чумы или по крайней мере эпидемии. Когда турки вышли уже из своего лагеря, я заметил, что они, вопреки нашему условию, увозят свое оружие на повозках.
Я предупредил об этом Кутузова и хотел на поле же пересечь им дорогу, но главнокомандующий запретил мне это и оставил их в покое. Но все же он выразил неудовольствие Чапану-оглы, который признался в своей неправоте и обещал, что как только они прибудут на квартиры, сейчас же отнимет и отошлет оружие нам, а если бы начать отбирать его теперь, то на переговоры пойдет дней 8; затем он добавил, что турки, забирая с собой оружие, имели намерение продать его, что они и сделали по прибытии своем в Руссо-ди-Веде.
В селе Мальке они простояли 3 или 4 дня, во время которых мы могли сосчитать их, но результата никакого не получилось; мы знали, что приблизительно их было 8500 человек, из коих 500 «топчие», или артиллеристов, были посланы в Журжево, затем в Родового на р. Аржише. Остальные были отправлены в Руссо-ди-Веде, Мавродию, Могару и др. соседние деревни, окруженные нашими войсками. Начальствование над этой армией поручено было мне, а помощником моим назначили генерала Булатова.
Его деятельность, мягкость характера и услужливые манеры делали его достойным доверия главнокомандующего. [139]
139
Мне, родившемуся в Париже, было странно в течение трех месяцев командовать русской и турецкой армиями и видеть себя окруженным казаками, спагами (конница мусульман), гренадерами и янычарами – бывшими под моим начальством. (Прим. автора)
Более 1500 несчастных турок погибло уже на зимних квартирах вследствие перенесенных ими страданий. Из 2000 отправленных мною в госпиталь выжило только 500 человек.
Вообще потери турок при Слободзее видны из следующей таблицы:
Мы взяли в плен – 8500 человек.
Мы отослали обратно – 2600 человек.
Бежало к нам – 1600 человек.
Погибло от голода и нужды – 2000 человек.
В госпиталях – 3000 человек.
Убито во время сражения – 5000 человек.
Возвратились на правый берег – 1000 человек.
Итого – 23 700 человек.
Кутузов уехал в Бухарест, куда перенес и заседания конгресса. Я же должен был остаться в Журжево, чтобы условиться с визирем относительно пленников. Мы никак не могли уговорить Кутузова посетить наши редуты и осмотреть наши позиции и турецкий лагерь. Ни чувство долга, ни любопытство не могли заставить его хотя бы на время отрешиться от его обычной апатии и лени.
У нас было условлено, что турки сами будут кормить свои войска, и Кая-бей заключил контракт с г-ном Шостаком, комиссионером военных госпиталей, по которому тот обязывался снабжать их белым хлебом, мясом, табаком и пр.; на все эти припасы были назначены чудовищные цены, но половина условленной суммы не была заплачена турками. Быть может, у них не было денег или просто визирь не хотел платить такой большой суммы.
Однажды как-то во французской газете мы прочитали замечательную для нас
Кутузов получил заслуженное. Всегда люди, не умеющие пользоваться результатами своей славы, впоследствии терпят много упреков.
В общем, Кутузов имел на своей стороне счастье [140] , что не покидало его и в эту войну. Мы предполагали, что эта кампания не будет иметь никаких последствий, и тем не менее она была самой грозной и самой блестящей из всех предыдущих.
140
Достойно удивления пристрастное отношение Ланжерона к Кутузову, признававшему за Кутузовым только счастье. (Прим. редактора перевода)
Она могла бы кончиться еще лучше, если бы не слабый и нерешительный характер нашего главнокомандующего. Но все-таки нельзя не признаться, что, несмотря на наши блестящие победы и большие потери в турецкой армии, географическое преимущество осталось на стороне неприятеля, так как он приобрел Рущук, мы же не сохранили ничего на побережье Дуная.
Мы уже видели, какую цену я предлагал за взятие или, вернее, за покупку флотилии в Видине. Кутузов и военный министр разделяли мое мнение по этому вопросу. Бесспорно, что без флотилии, состоящей из 150 или 200 малых судов, турки мало бы имели возможности переправиться через Дунай, а мы знаем, что если бы визирь при своем переходе у Слободзеи в одну ночь мог бы посадить на суда всю свою армию, то этим доставил бы нам много затруднений, особенно когда Булатов был отброшен.
Кутузов приказал Зассу ничего не жалеть для приобретения этой флотилии, а Засс, всегда ловкий, хитрый и пронырливый, на этот раз повел столь нужные переговоры очень неудачно. Не знаю, может быть, в этом нужно обвинять его приближенных, так как Засс, всегда очень слабый с ними, легко подчиняется тому влиянию, которое сумеет завладеть его доверием.
Он не очень разборчив в средствах для добывания денег; его грабительства достигли высшей степени, а так как во всех этих делах участвовали и его приближенные, то это обстоятельство сделало его как бы зависимым от них. Он уже не мог обойтись без них и больше всего боялся чем-нибудь рассердить их.
Преступление делает равными всех его участников. Главными представителями этих злоупотреблении были: 1) племянник и адъютант Засса – Штрандман, самый наглый из всех грабителей, 2) его аудитор, 3) его адъютант. Наконец, начали подозревать одного молодого человека, Мавроса, который был у Засса драгоманом.
Этот молодой человек был грек и приходился родственником Сутце, почему мы и хотели удалить его от Засса, но он крепко стоял за него, так как он сделался уже необходимым для его личных интересов. Маврос был умный и очень тонкий человек; его обвиняли в том, что покупка флотилии не совершилась.
Может быть, это была сплетня, а может быть, Мулла не мог или не хотел ее отдать; легко может быть, что он хотел заставить нас лишь потерять побольше времени. Тем не менее, хотя ему и удалось упрочить свой грабеж и заставить себя признать видинским пашой, он отлично знал, что если он даст возможность войскам визиря проникнуть в Видин, то ему не снести своей головы.
Поэтому было решено не впускать их туда. В интересах своей торговли он хотел быть нам полезным и для этого помешать приходу турок, но опасался одного – как бы слишком откровенное покровительство врагам его отечества не вызвало недовольства и мести со стороны жителей Видина и даже его собственных войск, хотя он еще весной отослал тех, на которых не мог надеяться. Он оставил при себе 5 или 6 тысяч, которых считал верными себе.