Тактика выжженной земли
Шрифт:
– Отсрочка на месяц, – подсказал Родимый. – Перечень недостатков, подлежащих устранению, срок – тридцать дней.
– Ну… Это можно. – Пожарный налил еще водки. – Месяц, конечно, многовато…
– Нет, именно месяц, – уперся Родимый.
– Ну хорошо, я придумаю, как обосновать… Но что этот месяц вам даст?
– Да это уже наши дела, – уклончиво буркнул Родимый.
– Просто смысла не вижу, – пожарный, не поморщившись, еще выпил водки. – Что сейчас, что через месяц, один кран – закроют вас.
– Ну, это мы еще посмотрим. – Родимый свойски подмигнул нашему
– Ладно, договорились. Это я заберу? – Пожарный ткнул пальцем в папку.
– Да, конечно. – Смирнов благосклонно кивнул.
– А у вас, наверное, копии есть?
– Есть, – не стал запираться Смирнов. – Но нам нет смыла их тиражировать. Сам понимаешь: лучше иметь лояльного чиновника – если не поможет, так хотя бы мешать не будет, – чем обидеть, а потом он будет мстить.
– Тоже верно. – Пожарный грустно вздохнул, закрутил водку, привычно сунул бутылку в карман и забрал папку. – Ладно, поехал я. Месяц можете дышать спокойно…
По убытии пожарного я спросил Смирнова, что было в папке.
– Да так – разные шалости. Компра, короче.
– Очень предусмотрительно, – похвалил я. – Ты как будто знал, что он явится. Не понял только – когда успел?
– Это не я.
– А кто?
– Да так… Есть люди.
– Ага… А на другое начальство есть?
– Конечно, есть. Вообще, на всех местных «шишек» есть досье – на всякий случай…
Через некоторое время после ухода пожарных одновременно прибыли аудиторы и общественная палата.
Последней я опасался меньше всего и, как оказалось, напрасно. В составе комиссии присутствовал прокурор, главный местный милиционер и представитель центрального управления госнаркоконтроля.
Звоню Собакину – опять не отвечает, скотина! Самое время подскочить да встать грудью – или хотя бы отчитаться перед шефами по своей части…
Дабы не прослыть сластолюбивым извращенцем, опущу захватывающие подробности этого узаконенного группового изнасилования. Несмотря на присутствие всех необходимых бумаг и наличие разрешений, подписанных в наивысших инстанциях, безжалостные люди из комиссии имели меня как хотели, изощренно, долго и мучительно.
Сопротивляться я не мог по одной простой причине: мы открыто торговали запрещенными психоактивными веществами, а все наши разрешения и нормативные акты опирались на закон, который, как оказалось, вступит в силу не ранее чем через месяц! Представляете?! Для меня самого данный факт был полной неожиданностью.
Проект этого закона с мая сего года пребывал в стадии рассмотрения, а принятие его было отложено по причине летних думских каникул.
Начиная с нынешней весны в заоблачных высотах политического олимпа шла тяжелая позиционная война между мощным лобби наркомафии и негласной фракцией Зубова, многие посвященные и заинтересованные были в курсе всех этих перипетий, в том числе, без сомнения, и члены комиссии. И для всех было очевидно, что, если законопроект примут, это станет началом тотального отмирания наркомафии как изжившей себя структуры, совершенно лишней в связи с тривиальным
Но пока что это был не более чем проект, и все большие люди (очевидно, друзья Зубова), мужественно подписавшие наши бумажки, проявили верх цинизма и нарушили все действующие законодательные акты. И за это им – низкий поклон. Безумству храбрых поем мы славу…
Так… Итог: закрывать нас эта суровая комиссия не стала – у них, оказывается, таких полномочий нет. Но по каждому нарушению законодательства был составлен акт. И нас честно предупредили, что все эти акты лягут в основу громкого расследования по факту вопиющего волюнтаризма, допущенного «зарвавшейся мафией Зубова».
В завершение, когда комиссианты уже покидали вестибюль, прибежала Василиса и сообщила, что еще один проныра в стационаре умудрился «поставиться». Василиса была в чувствах, говорила недостаточно тихо, хлопцы из комиссии услышали и мимолетно отреагировали.
– Мрази вы все, – полыхая жирной ненавистью, заявил багровый прокурор. – Сталина на вас нету!
– Стрелять вас всех надо, – уточнил милицейский начальник. – Без суда и следствия – как в тридцать седьмом…
К концу этого непланового рабочего дня я был так вымотан и опустошен, что принял твердое решение – надо бежать! Вот такой вариант: продать, не торгуясь, квартиру, умотать в Сибирь, построить в таежной глуши заимку и жить там вдали от всех, выходя в люди раз в месяц – за порохом и солью. Есть у меня приятель, родом оттуда. Он утверждает, что в Сибири полно таких мест, где на триста километров в округе нет ни одной живой души. А если и имеются живые души – так это дикие люди, тунгусы или иные хлопцы из остатков Кучумова войска. Сосватать у них глухонемую тунгуску (чтоб лишних вопросов не задавала), наплодить кучу новых диких людей и основать племя…
Короче, не знаю… Ничего более продуктивного на ум не приходило. Устал я. Жить и бороться не хотелось – сил не было…
Между тем Родимый и Смирнов в обстановке особой секретности сняли решетку с окна кладовки на первом этаже (окно с тыльной стороны выходит на сквер). На мой вялый вопрос по существу сего деяния было заявлено, что ночью будет штурм и мы готовимся к обороне.
Я обнюхал обоих – алкоголем не пахло, зрачки – в норме… Что ж, бывает – по всей видимости, просто переволновались. Да и немудрено – денек выдался еще тот…
В семь вечера позвонил Собакин и сказал, чтобы я ждал его и один не уезжал. А я и так собирался оставаться: дома у Василисы какие-то проблемы, ночевать не может, так что кроме меня приглядеть за камрадами в стационаре некому.
В 20.00 Смирнов, Родимый и Василиса убыли домой. В клинике остался я, двое охранников да двенадцать пациентов.
В начале десятого подъехал Собакин. Я как раз спустился из стационара, проходил по холлу второго этажа и имел удовольствие через окно лицезреть восшествие основного местного «дуребора» на крыльцо клиники.