Талант марионетки
Шрифт:
– И помни, – сказал он напоследок, когда Жюли стояла у самой двери, – в театре тебя ждет большое будущее, но придется и кое-чем пожертвовать.
– Ради тебя я готов пожертвовать своей карьерой в «Ле Миракль», а ты? – Голос Франсуа выдернул ее из воспоминаний.
– Ты хочешь, чтобы я ушла из театра, – это было скорее утверждение,
– Ты пока еще не понимаешь, что здесь происходит, но ты будешь мне благодарна, вот увидишь!
– Театр – это самое важное, что у меня есть. Это моя жизнь.
– Это смерть. Это тиски, из которых ты не можешь выбраться. Пойми, я не против того, чтобы ты была актрисой, но не здесь, не в этом месте.
– Это ты не понимаешь! – Она оттолкнула от себя его руки и отошла на другой конец комнаты. – Ты не знаешь театр изнутри так, как знаю я. Ты… ты просто ревнуешь!
– Это не так, я хочу спасти тебя. Я бы увез тебя насильно, если бы мог. Но это должно быть твоим решением. Ты любишь меня? – Жюли злилась, мелкая дрожь била ее изнутри, но она не смогла сказать ничего, кроме «да». – А если любишь, доверься мне. Я сделаю все, чтобы ты была самой счастливой женщиной на Земле.
– Но я уже счастлива. Здесь. Счастлива так, как не была никогда раньше. Я чувствую себя талантливой, востребованной, любимой. Да я даже мечтать о таком не могла! Ты не знаешь того чувства, когда выходишь на сцену и понимаешь, что она питает тебя и дает силы. Ты не знаешь, как эти стены наполняют тебя светом до самых краев, а потом он выплескивается в зал, долетает до последнего ряда… Наши сердца бьются в одном ритме, мы дышим одним воздухом и думаем одни мысли. Разве я могу отказаться от этого? Что бы ни случилось потом, сейчас – это моя жизнь!
– Жюли, пожалуйста!
– Ты не понимаешь, о чем просишь. Театр стал частью меня, а я – его частью! Ты требуешь невозможного, мне проще отрезать себе руку, чем уйти оттуда. Ты хочешь, чтобы я отказалась от жизни.
– Это не жизнь, а обман. Только доверься мне, и я докажу тебе это.
– Нет, – она покачала головой. – Если ты любишь меня, то должен понять, насколько мне важен театр.
– Жюли, это наш последний шанс, – он достал из кармана брюк две сложенные бумажки. – Это билеты до Дижона на двоих, в один конец. Поезд отходит в 23.20, мы будем дома еще до рассвета.
– Сегодня? Уже?! У нас репетиции, скоро премьера…
– Жюли!
– Я… Я не могу вот так решить! Мне нужно подумать… Я опаздываю в театр!
– В воскресенье?
Она раздраженно отвернулась. Какая разница, какой сегодня день недели, если до премьеры «Слепых» почти не осталось времени!
– Я соберу твои вещи и буду ждать тебя с такси у выхода из театра. Я знаю, ты придешь. Если ты еще способна здраво рассуждать, если еще не слишком поздно!
Жюли отодвинула занавеску. Мокрый снег продолжал идти, лужи на мостовой блестели, как натертые гуталином ботинки, и редкие прохожие неловко перепрыгивали их, торопясь домой. В оконном стекле отражалась гримерная и ее собственное бледное лицо. А снаружи на улице она видела такси с включенными фарами и фигуру мужчины. Он стоял, задрав голову вверх, и смотрел прямо на Жюли.
Часы показывали полночь, поезд на Дижон давно ушел. Она все-таки нашла этот город на карте, но уже успела забыть, где он находится. Франсуа все это время стоял под ее окном и ждал, даже когда стало слишком поздно.
Она аккуратно вернула занавеску назад и повернулась к двери.
Та была открыта, хоть Жюли и запирала ее на ключ изнутри: сначала, когда меняла чулки, потом – когда плакала.
– Я приняла решение.
Мсье Тиссеран коротко кивнул ей и растворился в темноте коридора.