ТалисМальчик
Шрифт:
Шумная стайка детворы на трёх велосипедах рассыпалась у воды, заняв сразу много места. Аборигенчики. Сразу видно по тому, как уверенно себя ведут. Они тоже так делали в детстве. Вместе с малышнёй со двора, несколькими велосипедами. Денис сажал кого-нибудь мелкого на раму, Аля занимала жёсткий неуютный багажник, хотя предусмотрительно положенная на него подстилка и пыталась сделать его удобнее; и они катили на море.
Там Денис плескался с мелюзгой на мелководье, словно ему поручили отвечать за каждого маленького купальщика, Алевтина же заплывала далеко и наблюдала за пёстрым мячом, в который играли у берега, и думала, что Денис наверняка будет
Но опекал лучший рыцарь района не только Алю и малышей. Бывают крёстные отцы, а Денис был известным всему двору Кошачьим Папой. Именно он давал котятам имена, причём наряду с Мурчиками, Рыжиками и Мурёнками довольно неожиданные. Так, в разные годы по двору бегали Гамлет, Пистон, Кирпич, Тормоз, КотоВася, Гардемарин и Карлсон. Но любимцем двора был Мурлыка: рыжий, с белыми перчатками на всех четырёх лапках, и белой манишкой - точно как в старой детской песенке поётся на бабушкиной пластинке. Мурлыка был заводилой в кошачьей компании и авторитетом у всей кошачьей братии. Прямо как Денис у пацанячьей.
Этот гордый кот признавал только Дениса, но жить у него не хотел. Так, поесть заходил время от времени, но никогда не оставался на ночь, иногда пропадая где-то на улицах неделями. Более независимого кота Алевтина не встречала. Это был воистину Кот, который гуляет сам по себе.
Жители двора исподволь любовались двумя рослыми жилистыми красавцами с редким достоинством во взгляде и настоящей кошачьей пластикой в движениях: котом Мурлыкой и Денисом, которому кто-то дал кошачье под-имя Мур.
В общем, было во что влюбиться. Все мамаши округи с сентября по май прочили Дениса себе в зятья, но наступало лето, приезжала Аля, и разговорчики в строю мамаш смолкали до осени, а московская принцесса всё лето считывала с лиц потенциальных тёщ лёгкое выражение неприязненной зависти. С отъездом москвичей ропот в нестройных рядах мамаш возобновлялся.
Соседка Юля, чем-то тоже напоминая ласковую кошечку, была влюблена в Дениса по самые свои кошачьи ушки. Однако куда было смазливенькой, но самой обычной бердянской девочке до Алевтины! И всего того, что влекло за собой общение с москвичкой. Каждое появление сестёр на каникулах производило очередной фурор, и весь двор где-то неделю – от детей и мамаш с колясками до мясистых лавочных бабушек – обсуждал приезд обеспеченных москвичей.
В какой-то момент Але показалось, что Денис интересуется Юлей больше, чем ею. Но, приглядевшись, девочка сообразила, что это Юля глаз не сводит с Дениса, а он её совершенно не замечает. Как качели во дворе – есть они, нет их – ему безразлично.
Тогда подрастающая Аля – был грех! – свысока смотрела на несчастную Юлю, мама которой работала продавщицей в магазине за домом, где с заднего хода часто слышался пьяный ржач и повизгивания, сопровождавшие общение с грузчиками.
Как-то Даша отдала Юле пёстрый плотный жакетик до талии, из которого выросла. По идее, этот радужный предмет одежды был хорош на младшую сестру, но Алевтина наотрез отказалась его даже примерить, поскольку он ей казался чересчур аляповатым.
Но глаза Юли, когда она увидела добротную фирменную вещь! В то лето девочка донашивала обвислое чёрное платьице, липшее к ногам, и раздавленные долгожительством чёрные босоножечки. Издалека жакетик очень подходил, но вблизи контраст был велик. Однако Юля носила его с радостью и даже не по погоде – тогда, когда в нём было жарко.
Денис рассказывал, как весь подъезд слушал вопли Юлиной мамы на тему «побирушки и проститутки, которой дают подачки, а она и рада». Потом женщина вроде успокоилась и завелась по поводу того, что «мало дали, могли бы и больше, не обеднели бы!»
На следующий год, собираясь к бабушке, Даша с Алей, не сговариваясь, отложили две стопки одежды – для Юли.
– Я бы и раньше так делала, - оправдывалась Аля, - но я не знала, подойдёт ли по размеру, да и возьмёт ли она. Я бы ни за что не взяла.
Но нищета, идущая от предков, раздавит всякое внутреннее благородство, как старые босоножки. Алевтина тогда ещё этого не понимала. Между встречами с Бердянском девочка забывала, что существует такая бедная одежда и такая скромная жизнь, однако провинция ей об этом регулярно, каждое лето, напоминала.
Ей всё казалось, что она чем-то виновата перед Бердянском и всеми людьми, что живут небогато. Вызывая в приморских душах зависть, она не гордилась своим социальным статусом, а стыдилась его. Позже она прочувствовала на себе формулу: количество и качество труда, осуществлённого вовремя, равняется благосостоянию.
То есть:
(количество труда + качество труда) x нужное время = благосостояние.
И узнала, что если бы каждый человек работал так, как её папа, то бедных показывали бы в музее естественной (или неестественной) истории рядом с реликтовыми динозаврами. Никогда, ни разу Алевтина не встретила исключений из этого простого правила. Напротив, она знала немало людей, которые изменили свою жизнь всего за год настоящего труда. Они просто пахали триста дней из трёхсот шестидесяти пяти. Иными словами, если шесть дней в неделю трудиться от зари до зари в нужном направлении, то через год достигнешь даже больше того, о чём мечтал, превзойдёшь себя. Эта формула работала на всех, кого встречала Аля. Но тогда юной москвичке казалось, что если она составит супружеское счастье мальчика Дениса, который её так любит и так о ней заботится, то она будто извинится перед бедными бердянцами за всех процветающих москвичей.
Обычно стесняются неблагополучной семьи, Алевтина же испытывала неловкость из-за преуспевания своих родных. Много позже девочка поняла, что ни плохой, ни хорошей семьи не стоит стыдиться, если сам человек что-то из себя представляет. Ещё много чего осозналось потом, когда Бердянск остался далеко в прошлом.
Как-то, выходя из магазина, Аля заметила неприятный долгий взгляд, которым её проводила компания Серёги Курткина. Они стояли над сваленными в кучу велосипедами, курили, матерились, смеялись над анекдотами, но вдруг смолкли, когда Алевтина на секунду замерла на границе между прохладой магазина и душным слепящим днём. Таких тяжёлых долгих взглядов было множество. Их замечала и Даша. Всякий раз, когда девочки шли по улице без Дениса, около них притормаживал то один, то другой велосипед, и кто-нибудь из курткинских в упор их разглядывал. Будто на общей сходке они что-то решили и, видя сестёр, вспоминали об этом решении и раздумывали: осуществлять его или не стоит? Мурашки шли от этих взглядов, и только Мур мог от них защитить.
Лишь в последний свой приезд Аля случайно узнала, как важно для неё было числиться девушкой Дениса в глазах местной шантрапы. Им всё равно было, чья она дочь – Москва казалась нереально далёкой, и потому не пугала, а вот Мур мог топнуть лапой и махнуть хвостом так, что мало не показалось бы. А мог кликнуть клич и собрать целую велосипедную армаду. Так что Аля, а с нею вместе и Даша, находились под негласной защитой Дениса и его компании.
Все бердянские месяцы Аля проживала в эйфории, до неё даже не доходили слухи о том, что где-то кто-то обидел какую-то девочку – Денис старался не омрачать Алины лета грустными историями. И авторитета Мура как раз хватало на то, чтобы Аля могла без опаски ходить по городу.