Талисман Белой Волчицы
Шрифт:
Человек глотнул раз, другой, почувствовав, как побежала быстрее по жилам кровь, как освобождается от спазмов горло, затем залпом осушил посудину до конца. В глазах и впрямь посветлело. Он увидел перед собой серебристое кружево притихшей в обмете инея тайги.
— Близко Амыл? — с трудом выдавил из себя пришелец.
Но старик, будто не расслышал, заторопил его:
— Вставай, паря, вставай! Торопиться надо, в ночь пурга закрутит…
— Доведи меня до Амыла, золотом заплачу! — Чужак с трудом поднялся на ноги, вытащив из-за пазухи тулун, будто взвесил его, покачав на ладони, и опять повторил хриплым шепотом:
— Выведи,
Старик удрученно крякнул и мотнул головой:
— Золото, паря, от анчихриста! Не соблазняй, а то прокляну! — и кивнул на лыжню, убегающую вниз по распадку:
— Иди ужо! Мыльню [5] принять потребно, чтоб очистить тело ото скверны. Мирскую нечисть бог простит! Очухашься немножко, тогда и поговорим.
Носки торбазов скользнули в сыромятные крепления широких, обшитых мехом охотничьих лыж. Старик забросил ружье за спину, накинул на плечо лямку от коротких, без полозьев, больше напоминавших лодку-долбленку, саней, заполненных связками собольих и горностаевых шкурок, прикрытых драной дерюжкой.
5
Мыльня — баня.
Он цокнул языком, и собака вдруг сорвалась с места и, весело задрав хвост, помчалась первой по лыжне, оставляя на гладком снегу звездочки следов. Старик легко побежал следом, лишь изредка оглядываясь на чужака, который, проваливаясь в снег то по колено, а где и по пояс, с трудом, но тащился за ними.
Неожиданно натянуло тучи, разом завьюжило, — и посыпал снег. Стемнело. Внезапно старик остановился. Повернулся к пришельцу. Из-под бровей насмешливо блеснули блеклые глаза.
— Иди и, сын мой, до той вечной красы в ирий [6] , ибо тайну несешь непосильну живому…
6
Ирий — рай.
Он молниеносно выставил вперед ружье. Чужак, увязший в снегу, ошеломленно взирал на него. Хлестанул металлический щелчок, и пришелец вскинул руки к лицу, словно они могли защитить его от пули, летящей по-охотничьи в глаз.
Но удара не последовало. Бердана нежданно осеклась с первого раза.
Неизвестно, о чем думал человек в этот момент, но наверняка не о божьих заповедях и райских кущах. С замиранием сердца видел он последнее в своей жизни: беспощадно-спокойный прищур глаза над граненым стволом. Рука метнулась к кожаному мешочку на груди: откупиться, задобрить…
Но тут же безвольно упала. Добыча и так достанется подлому вражине, обхитрившему его благодушием и притворной отрешенностью от всего мирского.
Грохнул выстрел, и пуля ударила в грудь. Пришелец качнулся в облаке порохового дыма и подивился, что совсем не чувствует боли. Ноги тоже держали крепко, лицо было в порядке. Он ощупал руками грудь и не отыскал дыры в камлейке. Дым рассеялся, и проявился вдруг на снегу старец, завалившийся на спину с дико вытаращенным глазом и разинутым ртом. Из второго глаза торчал ружейный затвор. По щеке густой струйкой текла кровь, густая и черная в подступившей темноте.
Чужака затрясло, как в лихорадке. Тело его ходило ходуном от пережитого ужаса, зубы лязгали, руки выплясывали, когда он освобождал плечо старца от лямки. Стащил отяжелевшее тело в глубокую расщелину, завалил камнями, закидал снегом. Медленно пошел по склону к оставшимся на лыжне саням. Оглянулся на неприкаянную могилу своего неудавшегося убийцы. Руки еще тряслись. В голове метались тревожные мысли. Он бросил взгляд на изувеченную бердану. Видно, в спешке не довернул старец до упора затвор, вот и вышибло его, и пуля ударила не в полную силу…
Он натянул лыжи, вспомнив вдруг, что на старике остались крепкие и теплые торбаза, но не раскапывать же труп по новой, махнул рукой, перекрестился на темный лес и, натянув на плечо лямку от саней, свистнул собаке, выгрызавшей кровяное пятно на снегу. «Ах, чтоб тебя!» — запустил он в нее подвернувшимся сучком и заскользил по лыжне вниз по распадку. Вокруг него глухо ревела и стонала тайга, изо всех сил сопротивляясь холодному ветру, который гнал поземку, заметая следы.
Собака, отворачивая морду от секущего ветра, бежала следом. Наконец лыжня взметнулась на перевал, и внизу вдруг блеснула тусклым огоньком рубленная из толстых бревен изба, рядом с которой курилась дымком крошечная банька. Собака, возбужденно взвизгнув, села на хвост и радостно залаяла, словно отмечая конец их многотрудного, смертельно опасного пути.
Человек остановился у самого крыльца, заваленного чистым, непотревоженным снегом. Прислушался, перекрестился и надавил на дверь ладонью…
Глава 1
Утро словно вторило его настроению и мыслям — было пасмурным и неприветливым. Горы, поросшие темной тайгой, подернуло грязно-серой пеленой. Вот уже неделю сползают с них на город тяжелые тучи, поливая все вокруг колючим, нудно моросящим дождем. Август. Скоро осень. Первая его осень в Сибири…
Алексей зябко передернул плечами и с отвращением сморщился, представив себя со стороны. Темно-коричневый сюртук, желтая сорочка, галстук, в кармашке носовой платок, черные, до зеркального блеска начищенные штиблеты…
Не зря Иван расхохотался, увидев его в этом одеянии. Алексей уже и забыл, когда в последний раз выглядел подобным франтом. Гладко выбрит, чисто вымыт и даже французским одеколоном спрыснут, на голове новая шляпа, а в руке трость, которую неизвестно откуда выкопал Вавилов, но придется и это вытерпеть, не каждый же день агента сыскной полиции в гости к миллионеру приглашают.
Хотя какие гости! Алексей тоскливо огляделся по сторонам. Тартищев откровенно сказал, что терпеть не может Никодима Корнеевича за его занудство и скопидомство и уверен, что его желание встретиться с начальником уголовного сыска не более чем каприз, вернее, приступ самодурства, к которому склонно все это семейство, начиная от благополучно скончавшегося лет пять назад старика Кретова, нажившего свои миллионы на торговле лесом, мехами и спиртом, и кончая его младшим сыном Михаилом — повесой, кутилой и бездельником. Правда, рассказывают, что в последние годы своей жизни, после смерти жены Ефросиньи Кузьминичны, Корней Кретов остепенился, женился на одной из своих любовниц — матери Михаила, зачастил в церковь, даже часовню построил на крутом берегу в память всех погибших в водах своенравной и бешеной реки.