Талисман любви
Шрифт:
Но все исчезло. Гром перестал лаять и удовлетворенно и успокоено, хотя и очень внимательно, глядел в открытое окно. Мех пса блестел сильнее, чем раньше, и Кайли обратила внимание, что и глаза старого пса засветились ярче.
Мама поднесла Кайли к окну. Они постояли, вдыхая свежий воздух, и Кайли чувствовала, как ее переживания ослабевают, словно последние моменты ей и правда только приснились. Вокруг озера величественно возвышались горы. Кайли смотрела, как лунный свет, пробившись сквозь деревья, освещал серебряную скалу и огибал мягкие холмики. Все вокруг
– Все хорошо, – прошептала ей мама. – Ты уже проснулась. Я здесь, с тобой.
– Я спасла его, не так ли? – заплакала Кайли. – Того человека, висящего на дереве. Я сделала, что он меня попросил…
– Да, милая, – ответила мама, но глаза у нее были испуганные.
Кайли знала, что мама сейчас пойдет наверх, начнет писать в той синей тетради, а утром, скорее всего, позвонит доктору Уитпену, и от этой мысли девочке сделалось совсем нерадостно, и она заплакала еще горше.
– Что это ты нашла там? – спросил Мартин, протянув руку к рамке, которую Кайли держала под мышкой.
Он провел ладонью по стеклу, и Кайли заметила, как кончики его пальцев заискрились. Эти блестки казались лунными бликами, и неожиданно для себя Кайли сообразила, что это слезы ангела.
– Вышитая крестом картина, – поняла мама.
– Это мама вышивала, еще когда я не родился. Я убрал ее…
– Почему убрал? – спросила Кайли.
– Она напоминала мне о Натали, – признался Мартин. – «И малое дитя поведет их». Так оно и было. Она вела всех нас.
– Она и сейчас еще ведет нас. – Кайли знала, что ей нужно заставить Мартина понять, что времени мало, что он должен увидеть отца.
Натали потянула Кайли в чулан, чтобы передать ей свое послание. Картина, блестки. Но теперь была очередь Кайли: «Ты ребенок, соедини их вместе».
– Что-то случится, – прошептала Кайли.
– Давайте ляжем все спать, – предложила мама. – Уже очень поздно.
– Хорошая мысль, – поддержал ее Мартин, нахмурившись, разглядывая картину.
Кайли не отвечала. Она только долго и напряженно посмотрела в его голубые глаза, дотронулась до его губ кончиками пальцев и поцеловала в лоб. Когда она отодвинулась, то увидела, что оставила серебряные блестки у него на губах – это кончики ее пальцев перенесли слезы Натали на его губы.
Серж не мог спать. Какие-то идиоты где-то в коридоре пытались убить друг друга и кричали так, будто их рвали в клочья. Он с силой придавил голову подушкой, но невообразимый шум пронизывал даже толстую пену. Он сел и взглянул на время: два часа ночи.
Отказавшись от попыток уснуть, он сидел на краю койки, обхватив голову руками. Во рту пересохло, сердце колотилось; он чувствовал себя как с похмелья, хотя и не пил уже несколько лет. Порочные пристрастия перестали существовать для него в день, когда умерла его внучка.
Глаза невыносимо жгло. Кто-то курил, но не табак. Тюремные стены пропахли наркотиками, мочой, одиночеством и смертью. Стены камеры Сержа пропитались ненасытной жадностью и чувством вины. В коридоре крики стали ужаснее, и Серж понял, что это там шла не просто обычная тюремная
– Эй, вы там, – прокричал он во всю глотку.
– Заткнись, – заорал кто-то в ответ.
– На помощь! – позвал Серж. – Охрана, на помощь!
– Заткнись, ты, чтоб тебе…
– Хочешь и сам получить?! Не твое собачье дело!
– На помощь! – изо всех сил надрывался Серж. – Господи Иисусе, да помогите же вы!
Время шло, на его наручных часах тикали минуты. Тут, хотя в поле его зрения не было ни одного окна, Серж почувствовал, как сильный поток свежего воздуха пронесся через его камеру. Мурашки пробежали у него вдоль спины, а волосы на руках стали дыбом. Совсем как на арктическом ветру, словно этот порыв ветра прямо из Канады донес до него запах сосен Лак-Верта.
Возможно, кто-то умер. Подумав, не погиб ли кто в драке в тюремном коридоре, Серж перекрестился. Он был глубоко верующим человеком. Послышалось топанье бегущих людей, затем еще. Он мог слышать переговоры охранников, кто-то из них запросил еще помощи. Принес ли носилки. Прошло еще несколько минут, и носилки понесли обратно.
Съежившись на койке, Серж попытался разглядеть, кого уносили охранники. Простыни закрывали тела, и он не мог разобрать, живы они или мертвы. Но тут мелькнула бритая голова одного из них.
– Тино, – пробормотал он, потом позвал громче: – Тино!
Охранники с носилками молча прошагали дальше.
– Эй! – завопил Серж. – Как он? С мальцом все в порядке?
Никто ему не отвечал.
Серж подумал о детях Тино, и что-то заставило его опуститься на колени. Он годами не молился, но он помнил слова. Он помнил их наизусть: «Отче наш…»
Кончив читать молитву, он полез под кровать, где лежала его коробка с бумагами и ручками. Потом положил перед собой лист чистой бумаги. Пустой лист страшил его. Словно у него могло не найтись достаточно слов, чтобы высказать все, что накопилось в душе.
Аромат соснового леса перебивал все запахи тюрьмы, и он вспоминал маленького мальчика и зеленое озеро, древние холмы и извилистые тропы. Он вспоминал черный лед и хоккейные клюшки и думал о Мартине.
Проиграть решающую, седьмую игру в финале первенства – какой оглушительный провал. Позволить украсть у тебя шайбу прямо с твоей клюшки. Но с другой стороны, какое значение имеет эта победа на самом деле? Серж в своей спортивной жизни завоевывал Кубок целых три раза, он стоял на столе в его собственном доме, ночевал вместе с вещами около его кровати. И какой, черт возьми, во всем этом смысл теперь?
Смысл имело совсем другое: внутри коробки лежали фотографии Натали, Мартина и газетная вырезка с Мэй и Кайли. Серж разложил их перед собой на неубранной кровати. Все еще стоя на коленях, он думал о Тино и его детях. Прочистив горло, словно он готовился начать разговор, Серж стал подбирать слова:
«Дорогой Мартин…»
Это обращение появилось на голубой бумаге перед ним, хотя Серж мог поклясться, что не помнил, чтобы он успел поднять ручку.