Талисман
Шрифт:
— Фи, я бы сделала не так. — Танька пошарила у меня в подоле, выбирая яблоко. — Я бы выдала себя за французскую певицу. Фамилия как-никак готовая. И внешность… Докладывают Гитлеру: знаменитая певица, из Парижа, хочет лично дать концерт. Ох, я бы оделась! По последней парижской моде: каблуки во, локоны по плечам и платье — длинное, в горошек… А на пальце у меня перстень с изумрудом, а под изумру…
Танька замолчала. За дверью кто-то шевелился! Мы замерли. И вдруг загрохотало по доскам.
— Хенде
За стеной, давясь, хохотали мальчишки. Подслушивали! Я сразу догадалась, кто стучал.
— Опять твой Вовка, — зашипела я на Таньку. — Ох, и дам я ему сейчас! Ох, и дам!
Я вскочила, рассыпав яблоки. Дверь распахнулась. В проеме темнела невысокая Вовкина фигура, круглела стриженая голова.
— Тебя звали? — Голос мой дрожал от злости. — Звали? Иди отсюда, пока не получил!
— Ох, как я испугался!
— Пусть зайдет, чего ты? — вступилась Танька.
— А ты молчи! Не можешь без своего Вовочки, уматывай вместе с ним.
— Да ладно, ладно. Раскудахталась! Нужны вы мне, как… — Вовка с силой толкнул дверь.
Простучали по траве босые пятки.
Мы молчали. Сидеть в сараюшке расхотелось. Танька обиженно сопела.
— Ох-хо-хо. — Маня выгребла из подола оставшиеся яблоки, поднялась. — До хаты пора… И шо это, Линка, поделалось с тобой? Чего ты шумнула на Вовку?
— Пусть не лезет, куда не просят, надоел!
Я упорствовала, но злости уже не было. Я и сама не знала, зачем я так с ним.
Стало вдруг холодно босиком. Повернувшись, я пошла, побежала в дом. На свет, в тепло.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Третий урок в тот день был сводный: на опыты по химии нас вдруг отправили в седьмой «Б».
Мальчишки освободили нам полтора ряда, спрессовавшись по трое-четверо на партах. И многолико глядели на дверь. Мы застеснялись непонятно чего. Сгрудились у входа, шепотом торговались и переругивались.
Мальчишки уже начали посмеиваться.
Но тут явилась Антонинушка, а за ней Борька Кессонов с колбами и голенастым штативом.
— Что же вы, барышни? Особого приглашения ждете? Быстренько по местам, на реверансы у нас нет времени.
Мы затиснулись в угол — я, Танька и тощие Фарберушки. Сплошные спины-головы надежно отгородили от нас учительский стол, где Антонинушка с ассистентом развертывали таинственные действия. Мне стало смешно: Антонинушка и Борька были похожи на фокусников, готовящих свой коронный номер. Сейчас у них там пыхнет эффектное облако, невидимый оркестр заиграет марш, и Антонинушка в бодром темпе начнет тянуть из Борьки серпантин — красный, потом желтый, зеленый…
Но фокус отчего-то задерживался. Я стала искать среди мальчишек Сережу. Я давно не была у бабушки, а в школьном зале он появляется редко. Подумалось: «Что, если он тоже отыскивает меня?» Мне стало вдруг беспокойно-радостно: я в самом деле почувствовала его взгляд. Незаметно, из-за Танькиной спины, повернула голову.
На меня смотрел Вовка.
Вечно я на него натыкаюсь! После ссоры в Зорькиной сараюшке Вовка не стал строить обиженного, и все забылось. Но мне неловко встречаться с его глазами. А они, как назло, заметные — синие-синие на загоревшем лице.
И тут же я увидела Сережу. Он сидел рядом с Вовкой и что-то рисовал на листке. Светлый завиток покойно лежал у него на лбу.
Я давно отвернулась, но все еще видела Сережино лицо, его спокойную красоту — неприступную. Потому и неприступную, что он о ней вовсе не помнил… Я смотрела на доску и не могла понять, что за мудреные письмена выводит на ней Антонинушка. Четко постукивает мелом и потряхивает в такт каждым своим хитро завернутым локончиком. С неожиданной, подлой какой-то радостью я вспомнила: такие локончики Маня обзывает гнездами для вшей.
Ну почему, почему я такая невезучая?
Не мигая, я смотрела на доску, пока на месте формул не заплясало огненное пятно. И тут до меня стало доходить: Вовка-то сидит с Сережей! За какие такие достоинства? Я еще оглянулась: вон, наклонился, шепчет Сереже в самое ухо. А тот кивает его словам, не отрывая глаз от листка.
— И получаем активную реакцию. — Подняв над столом руки, Антонинушка переливала что-то в колбу из мензурки, протянутой Борькой. — Следите, следите все, как изменится цвет содержимого в колбе. Становится розоватым… розовым. Наконец… наконец… малиновым!
Передние головы, как по команде, стали бурно тянуться в рост на удлиняющихся шеях. Мы сзади еще и привстали.
И тут распахнулась классная дверь. На порог шагнул Вадим Петрович, наш директор.
— Салиходжаева… Здесь Салиходжаева?
В нашем ряду выстрелом грохнула крышка парты.
Затеснились, поднялись несколько фигур и выпустили одну, крепенькую, покатившуюся по проходу. Вадим Петрович ждал с обычным своим строгим лицом. Пропустив Тахиру, кивнул Антонинушке, прикрыл дверь. Мы понимающе запереглядывались: известно, зачем Тахиру зовут к директору!
В прошлом году к нам в школу явился корреспондент из газеты — длинный как жердь седой человек, страшно спешащий. На груди у него висел расчехленный фотоаппарат — трофейный, немецкий! Ребята окружили его почтительной толпой, а он, торопливо меряя коридор тощими ногами и взглядывая поверх голов на дверные таблички, безошибочным чутьем нашел закуток, где у нас прячется кабинет директора. Дверь кабинета захлопнулась за ним, но тут же распахнулась снова. Окинув ребят строгим взглядом, Вадим Петрович велел прислать к нему Тахиру…