Там, где была тишина
Шрифт:
— Пойдем, Наталочка, — наконец произносит он, вскидывая на плечо фанерные чемоданчики. — Казала мени маты…
…Макаров медленно пробирается между зарослями камыша по узкой тропинке. Он то поднимается на невысокие холмы, то вновь спускается вниз. И вдруг ударяет себя по лбу, словно о чем-то вспомнив. Лампа? Он забыл захватить лампу! А сколько опытных людей в Ашхабаде говорили ему об этом. Лампа нужна как воздух!
— И чтоб обязательно «Молния» на специальной металлической подставке. Без лампы пропадешь, — говорили ему, — тоска заест!
— Ну
До слуха Макарова доносится чья-то песня. Он прислушивается, но не может понять ни слова.
Это туркменская песня. Макаров не понимает слов, но в печальной мелодии ему слышится тоска и боль горячей, но, может быть, непонятой или неразделенной любви.
Он взбегает еще на один бугор и теперь уже ясно видит певца. Это юноша-туркмен. Он сидит на маленьком кудлатом ишачке, его длинные ноги свисают почти до земли.
Юноша одет в серый пиджак и такие же брюки, на голове большая папаха. Черные широкие брови туркмена сурово сдвинуты и образуют одну широкую полосу.
Вот он заметил Макарова и широко улыбнулся.
— Здравствуй, товарищ, — первый произносит он, соскакивая с ишака и протягивая крепкую смуглую руку. — Будем знакомы, пожалуйста, Мамед, местный житель.
— Здорово, — улыбается ему в ответ Макаров. — А я вот дорогу ищу…
— Какую дорогу? — удивляется Мамед, и брови его настороженно сдвигаются. — Зачем тебе дорога? — снова спрашивает Мамед, не спуская с Макарова глаз.
Макаров торопливо достает из кармана пачку папирос «Строим».
— Куришь? — протягивает он пачку.
— Зачем? — брезгливо морщится тот. — Черным дымом дышать? Нехорошо.
— Конечно, нехорошо, — соглашается Макаров, с любопытством поглядывая на юношу. — Меня сюда дорогу строить прислали. Прорабом назначили. А сам я из Украины, из Полтавы. Может, слышал?
Брови Мамеда расползаются все шире и шире. Он дружелюбно улыбается.
— Конечно, слышал. У меня начальник — Мирченко, тоже из Украины. Геолог. Хорошие песни поет. Я теперь хорошо Украину знаю. Очень хорошо.
Он поднимает руку, словно требуя внимания.
— Тарас Шевченко, — торжественно произносит он. — Правда? Днепрострой! Правда?
— Правда, правда, — взволнованно кивает головой Макаров.
— И песни хорошие, — продолжает Мамед. — Вот послушай.
Он вдруг запевает, чуточку перевирая слова и мелодию:
— Ой дівчино, шумить гай. Кого любиш та й згадай.Правильно?
Он подходит вплотную к Макарову и снова пожимает ему руку.
— Здравствуй, Украина, — трясет он руку Макарова. — Помогать нам приехал?
— Здравствуй, Туркмения, — поддаваясь его волнению, отвечает Макаров.
Брови Мамеда снова сурово сползаются.
— А дорогу плохо твои люди строят. Совсем
И, не дождавшись ответа, назидательно произносит, подняв кверху указательный палец:
— Хорошее дерево по плодам узнают, а хорошего человека — по его делам. Такая у нас пословица есть.
Он вскакивает на ишачка.
— Пошт, пошт! — кричит и проезжает вперед.
И вот, наконец-то, Макаров видит дорогу. Свою дорогу!
Невдалеке перед ним начатое дорожное полотно, широкая насыпь посреди такира, уходящая к горам. Полотно тянется вдоль невысоких каменистых холмов, вдалеке сливающихся с горными хребтами.
Лицо Макарова раскраснелось. Сердце бьется чаще.
«Ну, вот и начинается твой первый экзамен, — думает он о себе. — Крепись, товарищ!»
Дорога строится. Отчетливо видны группы землекопов, телеги, тачки. Землекопы берут из расположенных вдоль полотна канав, так называемых резервов, и в тачках перевозят по катальным доскам к насыпи.
Тяжелая, однообразная работа. Сколько этой земельки нужно перевернуть, чтобы соорудить насыпь протяжением в несколько десятков километров. Тьму!
Макаров сбегает с холма. Еще издали он заметил, что резервы заложены неправильно.
Он почти бегом направляется к ближайшей бригаде. Его появление уже заметили все. Работа прекращается, рабочие постепенно сходятся к одному месту. Макаров видит перед собой рослого паренька с льняным снопиком волос на голове и ямочкой на подбородке. Паренек стоит, опершись на лопату. Рядом с ним — маленькая черноглазая девчушка в мужских ботинках, в красной короткой юбке, из-под которой видны ее голые ноги, на голове — косынка.
Навстречу Макарову с земляной насыпи медленно спускается приземистый пожилой землекоп. Он обут в лапти. На его взлохмаченной голове лежит блином старая, видавшая виды, промасленная кепка. У землекопа красные, подслеповатые, видимо пораженные трахомой, глаза.
— Здравствуйте, — нерешительно произносит Макаров, останавливаясь.
— Здравствуйте, если не шутите, — первой отвечает черноглазая девчушка, с удивлением рассматривая Макарова.
— Цыц, ты, — кричит на нее старик и не спеша снимает свою кепочку. — А закурить у вас не найдется? — щурит он свои хитровато поблескивающие глаза. — Уши совсем попухли.
— Найдется, — с готовностью отвечает Макаров и открывает коробку папирос, приобретенную в вагоне-ресторане.
К коробке протягиваются десятки черных, мозолистых рук. Она мгновенно пустеет.
— Закурили, — насмешливо тянет черноглазая. — Совести-то совсем нет.
— С куревом беда! — как бы оправдываясь, говорит старик.
— А вы, извините, кто будете?
Но его перебивает стоящий рядом землекоп в рваном узбекском халате, босой, но в шляпе.
— С куревом беда! — смеется он, оскаливая неровные зубы. — А с чем не беда? Жратвы нет. Кто что где достанет, тем и кормится. Спецовки не дают, вот и ходим, как артисты.