Там, где была тишина
Шрифт:
Девушка поправляет газету, сползшую со стола, опускается на табуретку. Часто моргает — это ее давняя привычка, от которой она никак не может избавиться.
— А может быть, я этим делом займусь? — ни к кому не обращаясь спрашивает она. — А?
— Каким делом? — не понимает Макаров.
— Да вот вербовкой, снабжением. Это же, действительно, очень нужно.
Николай опускает глаза.
— Да ты что? — глухо произносит он. — Мы уже обо всем договорились.
Лампа горит ровным и ярким светом. Вокруг вместе с ее сиянием разливается теплота, уют.
— Ты бы отдохнул немного, — участливо говорит Наталья Макарову. — Набегался сегодня. Пойдем.
Макаров послушно встает и идет вслед за Натальей в отгороженный ею угол. Здесь уже стоит топчан, застеленный чистой простыней и одеялом.
— Как же я?.. — смущенно останавливается Макаров.
— Ничего, ничего, — торопливо успокаивает его Наталья. — Так вот и ложись.
Она поворачивается и уходит. Макаров, после недолгого колебания, снимает пиджак и ложится, свесив ноги. И тотчас же виденья обступают его. Он уже не понимает, что это: сон или воспоминания. Он снова — в который раз! — прощается с Юлией.
Вот она идет по тихой аллее Корпусного сада, и он чувствует, как сладкая боль овладевает его сердцем.
— Здравствуй, Юлия, — бросается он навстречу. — Здравствуй, моя хорошая.
Он берет ее об руку, и они идут уже вдвоем. От нее исходит чарующее тепло. Оно словно обволакивает его всего благоухающим облаком. Вот так бы шел и шел, — тысячи дней, тысячи верст!
Когда началась эта любовь? Он не помнит. Будет ли ей конец? Он не знает. Все время стоит она перед его глазами — маленькая, изящная, с черными, как смоль, волосами и молочно-белым, словно выточенным из слоновой кости, лицом.
Что-то не клеилась у Макарова эта любовь.
Юлия Туманова, молодая, способная певица, часто встречалась с ним на вечеринках и много танцевала, поглядывая искрящимися глазами из-под длинных шелковистых ресниц.
На них всегда обращали внимание. Многие говорили: «Вот это пара!» Но мать Юлии — высокая, чопорная дама в пенсне — не придерживалась этого мнения. Она просто не обращала внимания на Виктора, не придавала никакого значения их частым встречам.
И вдруг стряслось неслыханное: Макаров неожиданно, в ее присутствии, сделал предложение Юлии.
— Я очень люблю тебя, — сказал он бледнея. — Зачем нам мучиться? Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Я уже вполне взрослый и могу сам зарабатывать на жизнь. Мы будем хорошо жить. Обещаю тебе это. А то, что мы молоды, так это ведь хорошо. Почему все считают, что нужно жениться как можно позже, когда давно уже истрачены все лучшие чувства? Вот здесь, передо мной, ты и твоя мать. Говорите мне все, что вы думаете, но только правду.
Мать Юлии, все это время протиравшая пенсне, медленно и величаво встала.
— Я считаю этот разговор смешной, но неуместной шуткой, — проговорила она холодно.
— Шуткой? — вскричал Макаров, еще более бледнея.
— Да, шуткой. И вам, юноша, я советую больше не являться в наш дом, вы превратно истолковали наше гостеприимство.
В комнате наступила тишина. Слышно было только, как тикали часы: тик-так, тик-так.
— А ты, Юлия?
Юлия закрыла лицо руками и выбежала в соседнюю комнату…
Уже перед самым отъездом Макаров вновь после долгой разлуки встретился с Юлией. Была тихая зимняя лунная ночь. Он долго бродил по опустевшим улицам Полтавы, встречаясь и прощаясь с памятными уголками. Было очень тихо. Только изредка пробегал, поскрипывая валенками, запоздалый прохожий да проносились извозчичьи сани.
Тополя стояли вдоль улиц, окутанные волшебными кружевами, отбрасывая на снег длинные голубые тени. Макаров шел, опустив голову, глубоко задумавшись. Очнулся он словно от внезапного толчка.
Оглядевшись, понял, что пришел к дому Юлии.
Особнячок стоял озаренный луной, посверкивая иголками инея, будто и на него была накинута та же волшебная кружевная сеть. Щемящая боль сжала сердце Виктора. Чувство утраты чего-то неимоверно большого было настолько сильно, что он сжал зубы, чтобы не застонать.
Долго он стоял, вглядываясь в темные окна, силясь сквозь них разглядеть нежные черты лица Юлии, ее немного бледные губы и влажные блестящие глаза. Она мечтала стать большой актрисой, и он часто в шутку называл ее «царицей сцены».
— Прощай, царица! — прошептал он и вздрогнул.
Бесшумно открылась калитка, и на улицу, закутанная в теплый платок, выбежала Юлия. Торопливо оглядевшись, она подбежала к Виктору.
— Зачем ты здесь? — спросила она, увлекая его в тень, отбрасываемую тополем.
— Проститься с тобой пришел, — не помня себя от счастья, отвечал Виктор. — Я завтра уезжаю в Среднюю Азию. Надолго, Юлия. Ты слышишь меня?
Он привлек ее к себе. Его руки ощущали ее гибкое тело, упругие груди касались его груди, на своем лице он чувствовал ее теплое дыхание.
— Поедем вместе, слышишь? — бормотал он, как в бреду, целуя ее вздрагивающие губы, ее глаза, осязая губами ее пушистые ресницы.
Она выскользнула из его объятий.
— Нельзя, Виктор, — сказала она, словно смиряя его порыв. — Меня ждет сцена. Неужели ты не понимаешь этого? Прощай, Виктор!
Она повернулась и ушла, словно растаяла в лунном серебристом потоке…
Что это, сон или воспоминание?
А вот снова идет она, тоненькая, изящная, кокетливо приподняв свою гордую головку в тяжелом венчике кос.
Но это уже не тихая полтавская улица. Она идет узкой тропинкой, окаймленной камышом, и камыш качает своими метелками, словно приветствуя ее. Она здесь! Она приехала к нему!
— Юлия! — кричит он и бросается к ней навстречу.
Камыш смыкает перед ним свои упругие стебли. Виктор яростно продирается сквозь заросли, но они становятся все гуще и гуще. И вот между ним и ею поднимаются горы, высокие и неприступные. Срывая ногти, он скользит по каменным уступам, он почти настигает ее, но стремительная горная река возникает на его пути. С грохотом скачет она по уступам, увлекая за собой огромные валуны. Они падают прямо на него. Он поднимает руки и вскрикивает.