Там, где кончается волшебство
Шрифт:
– Ха, скоро перехотите, – провозгласила Мамочка.
Я возвратилась с пакетиком. Парень покосился на него с недоверием.
– Заваривай, как чай, – пояснила Мамочка. – Но долго не настаивай. Там лабазник, шалфей и кой-чего еще, если кому интересно. Закрепит как миленького.
Он приоткрыл мешочек и втянул ноздрями воздух.
– Нереально. Меня, кстати, зовут Чез. Может, подружимся?
– Как бы не так! – ответила Мамочка. – Проваливай.
Чез явно не ожидал такого поворота событий. Слегка кивнув, он развернулся и зашагал прочь, вальяжно махнув нам на прощание рукой.
– Одно слово, битники, – подытожила Мамочка, проводив его взглядом. – Нам с ними не по пути.
А я подумала:
Она ревностно охраняла подробности личной жизни, считая разговоры на эту тему опасными.
– Информация – сила, – говаривала Мамочка.
И ничего не рассказывала даже мне, своей приемной дочери, совсем не балаболке. Она, конечно, научила меня быть осторожной, спасибо ей за это. Но ее прошлое мне приходилось собирать по крупицам, буквально выдергивать из слухов, обрывков чужих историй, сплетен и ее собственных откровений, которые случались крайне редко и всегда внезапно. Ее главный принцип был «Не рассказывай», а жизненное кредо «Не говори ни слова».
Томящиеся в сердце страсти – вот что скрывалось за Мамочкиным молчанием. Выплескивать их она не собиралась. Она учила, что раскрытый рот, как и раздвинутые ноги, до добра не доведут. Не знаю чем, но эти хиппи или битники ее растрогали. Я удивилась и начала строить догадки. В моей голове рождались образы сродни фантазиям, но чуточку иного свойства. Догадки складывались из Мамочкиных заминок. Заминки выстраивались в алфавит, язык предположений и озарений. Конечно, не идеально точный, но все же. Картинки хаотично роились, лавировали, как груженные углем вагоны лавируют на запасных путях, и в результате выстраивались в требуемом порядке. Догадке вдруг находилось подтверждение, между событиями появлялась связь. Я видела проблеск правды. Причем с такою ясностью, что Мамочка сразу понимала. И страшно злилась, когда у нее не выходило что-то скрыть. Оказывается, она удочерила ребенка, способного приподнимать глухую завесу, которой она укрылась от мира много лет назад.
Я этого не понимала. Ну расскажи она мне парочку историй, что с того? Поведай, как случилось то или это? Где девушке еще узнать о жизни, как не из рассказов тех, кто пожил? Конечно, мне хотелось знать все, и дальше больше, чем все. С прикрасами и без. Ведь что может быть интереснее, чем слушать и рассказывать: секреты, сплетни, пересуды, слухи, сенсации. А Мамочка вела себя как жмот, как скряга и жадина, не выдавая никаких подробностей, хотя вся соль именно в них. Я этого не выносила и пообещала себе, что никогда не стану такой наученной горьким опытом скупердяйкой. Я не хочу прожить всю жизнь остерегаясь. Поэтому мне приходилось бороться с Мамочкиным воспитанием.
– Так и будешь всю дорогу хмуриться? – спросила Мамочка. – Все от лукавого.
Мы с ней тащили по корзине с ненавистным шитьем. И все ради каких-то трех шиллингов в час! Я с трудом проглотила распирающую меня злобу, а то бы точно вшила ее в белье.
– Так это ж ты весь день испортила, – отрезала я. – Так грубо отослала парня!
Мамочка с хитрым прищуром приподняла клюку:
– Значит, понравился тебе? Битничек?
– Ничего я такого не сказала.
– Да будет тебе, стервочка моя ненаглядная, – нежнее произнесла она, – давай живее, пока весь день не вышел.
И то ли чтобы сменить тему, то ли действительно чтобы обсудить, Мамочка начала рассказывать про Джейн Лоут, дочь торговца газетами, которая недавно подошла к ней на рынке в Маркет-Харборо.
– Какой у
– Говорит, что пропустила всего одни месячные, но ее тошнит и она чувствует, что залетела как пить дать.
– Так даже проще. Ты ей поможешь?
– Я ей сказала то же, что говорю всем.
– Спросить у госпожи?
– Спросить у госпожи. Хотя сама не понимаю, зачем я с этим вожусь. Ведь сразу видно: завтра явится как миленькая. Я ей скажу: ты спросила у госпожи, Джейн Лоут? Конечно, Мамочка, я у нее спросила. И как она выглядела, Джейн Лоут? Э-э, что ты имеешь в виду, Мамочка? Как она выглядела, когда ты у нее спрашивала? Мамочка, когда я у нее спрашивала, она просто светила, и все. Ну, может, она лежала на спине, или была наполнена водой, или рвалась на восток или на запад, или у нее пузо вздулось? Ох, Мамочка, я в этом ничего не смыслю. И я тогда скажу: Джейн Лоут, ты на нее даже не посмотрела, ведь так?
– Но ты ведь все равно поможешь.
– Боюсь, что да. Но каждый раз, когда такие вещи делаются необдуманно, я мучаюсь. Я помогу любой, но только если она хорошо подумала.
– Мамочка, если не ты, ей придется отправиться в Лимингтон к тому карлику с вязальными спицами.
Мамочка вздрогнула и цокнула языком. А я пожалела о сказанном.
4
На следующее утро раздался робкий стук в дверь. Джейн Лоут явилась в розовой мини-юбке, капроновых колготках цвета загара и белых, до колен, сапогах из искусственной кожи. По мнению таких девиц, я одеваюсь как пугало, но даже я отпрянула. Для пущей неприметности она натянула на голову капюшон из белого поддельного горностая. Короче, закамуфлировалась Джейн примерно как пингвин в пустыне.
Что ж, иногда мне кажется, пусть лучше я буду пугалом. Она вошла. Желтые волосы, чуть толстоватый вздернутый нос; потом она присела, сложила руки на груди, скрестила ноги и так вся скрючилась, что просто ужас. Но больше всего меня убили неаккуратно наклеенные длиннющие накладные ресницы. Ну объясните мне, к чему такие кустищи на глазах, если ты идешь в гости к женщине, к тому же по такому делу! Не понимаю я свой пол.
Джейн была на год меня старше, но почему-то боялась. Я это знала. Услышав, что Мамочка вернется только через час, она примостилась в уголочке с чаем и принялась разглядывать развешанные по балкам пучки трав и выглядывающие из-за занавески бутылки, банки и горшки.
У меня тихо играл транзистор.
– «Радио Каролина»? – спросила она.
– Да.
– Мамочка мне поможет? – не выдержала она наконец.
– Поможет. Но сначала кое о чем спросит.
Небесно-голубые глаза Джейн округлились.
– О чем же?
– Она тебя спросит, посоветовалась ли ты с госпожой, и ты должна ответить, что посоветовалась и что Луна в этот момент рвалась на запад; при этом не важно, где на самом деле была Луна, но, если Мамочка спросит, на что она была похожа, скажи: она была похожа на чашку с ручкой слева.
Джейн чуть не поперхнулась.
– С ручкой слева?
– Да, тогда она обрадуется, что ты все правильно рассмотрела. И хоть я знаю, что это ложь, но не мне тебя судить; пусть это остается на твоей совести. А потом Мамочка спросит, кто отец, и тебе придется сказать.
– Я не скажу!
– Придется, а то она не поможет.
– Черт побери, а это не может тоже остаться на моей совести?
– Попробуй не говорить, только она все равно прижмет тебя своим «мне надо знать». А если соврешь, она сразу тебя вычислит и пошлет к чертовой бабушке. И поедешь ты тогда в Лимингтон-Спа к гному, который делает аборты вязальными спицами. Тебе решать. Не плачь, Джейн. На-ка, вытри слезы; Мамочку слезами не разжалобишь. Тебе надо быть сильной, иначе она даже пальцем не шевельнет.