Там, где мы служили
Шрифт:
Дик остался неподвижным. Потом тихо, но четко произнес:
Владей собой среди толпы смятенной, Тебя клянущей за смятенье всех, Верь сам в себя — наперекор Вселенной! — И маловерам отпусти их грех; Пусть час не пробил — жди, не уставая. Пусть лгут лжецы — не снисходи до них; Умей прощать и не кажись, прощая, Великодушней и мудрей других… [98]— Мы,
98
Дж. Р. Киплинг, «Заповедь».
— Что за долг? — резко спросил Джек.
— А ты еще не понял?
— Если ты о долге перед родиной, то…
— Это ясно, — прервал Дик. — Ясно, как свет, и это еще не все. Мы, Роты, служим не отдельной стране. Мы служим Цивилизации Света. Сейчас, на войне, потом, после войны, мы должны сделать все, все, чтобы такие войны никогда не повторялись более. Эта война должна быть последней войной на нашей планете. Мы должны убить войну, чтобы никогда более русский и немец, англичанин и испанец не шли друг на друга в бой, не убивали друг друга… Мы должны сохранить наше железное единство наших Рот, превратив его в железное единство наших народов. Мы обязаны не считать обид, не склоняться перед неудачами, не искать личных выгод. Это наш долг. Не абстрактная выкладка «люби ближнего своего», не отвлеченный тупой гуманизм, доведший нашу планету до полусмерти — а наш насущный, каждодневный, реальный долг в мире, где очень долго не помнили, что такое долг и как пишется это слово… Тот, кто ищет себе лишь выгод, недостоин зваться личностью, Джек. Это они — они веками богатели на крови, лжи и отраве, но при этом яростно выступали против войны, мешавшей словоблудствовать с трибуны. Они веками множили и считали обиды, когда нужно было бросаться на выручку братьям. Это они процветали, пока кто-то ловил пули в пах, умирал на колючей проволоке, это они наполняли мир откровениями и истинами — но любая истина, не прошедшая испытание огнем, бесполезна. Бесполезно пустословье, пусть и искреннее. Мы победили их, Джек. Жуткой ценой, но победили их очень гуманный, очень добрый, очень чистый, но бесчеловечный и бесчестный мир. И теперь должны добить его. А наша жизнь… наша жизнь сурова и страшна, но человека она или ломает, или делает человеком. Лгать, притворяться, казаться лучше, чем ты есть, тут не получается.
— К чему ты это? — Джек покусал губу. — Стелла…
— Она была такая же, как мы. Не позорь ее память скулежем. Над могилами павших друзей не скулят — над ними клянутся… — Дик помолчал и спросил: — Ты знаешь, что такое счастье? Я часто думал об этом. Люди бывают счастливы по-разному. И очень часто это их счастье… да, оно вроде фонарика. Идет человек в темноте, светит себе под ноги и рад, что ему светло. Но разве от этого меньше темноты вообще? Прошел человек с фонариком, и она сомкнулась. А кто-то упал в темноте и разбил себе лицо. А кто-то сломал ногу. А кто-то в ней заблудился. А кто-то бьется о нее, как о каменную стену, и теряет надежду. Пока другой светит себе своим маленьким счастьем… Я не спорю, это тоже счастье. Но оно какое-то… не настоящее, какое-то. А настоящее счастье — это, по-моему, как солнце. Оно светит всем. Его нельзя ни продать, ни купить. Ни присвоить. Можно только добыть. Для всех.
— Я сегодня утром получил письмо, — сказал Джек. — Стелла была еще жива. От Вовки Гриднева — это был мой друг в лагере… Слушай, где это — Джабдюн?
— Не знаю, — пожал плечами Дик. — Где-то в Азии, судя по названию.
— Да? Ну вот… Он пишет, что Тедди Катридж погиб. Мы вместе дружили. Мы и Бобби Форшем. Тедди погиб в рукопашной… Знаешь, как мы познакомились? Мы подрались… Теперь его нет. У него не будет даже карманного счастья. — Джек встал. — Поехали, Дик. Не надо больше ничего говорить. Поверь мне: я видел, против чего мы сражаемся. И помню это. Я бы рад забыть. Но не смогу.
Лежа ничком, Джек слушал, как Андрей напевает что-то идиотское, но веселое:
Сам я вятский уроженец, много горького видал. Всю Россию я объехал, даже в Турции бывал. В Турции народу много — турок много, русских нет. И скажу я вам по чести: жил я, словно Магомет. Много турок покалечил на дорогах, боже мой. Кошельков по триста на день доставал одной рукой. Турки думали-гадали, догадаться не смогли. Собралися всем шалманом, к шаху с жалобой пошли. Шах им дал совет хороший: чтоб были целы кошельки, Запирайте вы карманы, турки, эх, на висячие замки! Но и тут я не промазал, нигде промаха не дал — Долото достал большое, долотом замки сшибал… [99]99
Стихи B. C. Высоцкого.
Песня звучала нелепо. Джек не мог понять, о чем она, не мог понять, зачем она. И готов был даже подраться с Андреем…
Но в блиндаже стало почему-то очень тихо, и юноша повернулся в постели, оглядываясь.
Оказывается, в блиндаж спустился крепкий рыжеватый парнишка с пулеметом «печенег» в руке. Стоя у самых ступенек, он неуверенно осматривался.
— Кого ищешь? — спросил Иоганн, дружелюбно кивнув.
— Второе отделение-е… — растерянно протянул вошедший. Потом подтянулся и доложил: — Рядовой-пулеметчик Николас Фостер, Канада!
— На место Ласло, — сказал, помрачнев, Эрих.
Канадец тоже помрачнел, его взгляд стал настороженным. Он чем-то напомнил Джеку… его самого. Такой же неизвестно чего ждущий, расставшийся с друзьями, с привычным уже миром лагеря, теперь он стоит среди чужих и — кто их знает? — может быть, враждебно настроенных ребят…
— Проходи, — сказал Джек, свешиваясь вниз. — Вон там свободное место, Ник.