Там, где мы служили
Шрифт:
Тим закричал. Он не просил пощады, он не говорил вообще ничего — он просто кричал.
Джек хотел зажать уши руками, закрыть глаза, но не мог, словно у него, как у О'Салливана, были срезаны веки и связаны руки. Он мог только смотреть в небо и всею душой желать Тиму одного — умереть.
Крик оборвался очень нескоро. И послышался странный мокрый треск, заставивший Джека все-таки посмотреть на площадь.
Вырвав из окровавленного куска мяса сердце, жрец начал выжимать кровь из него себе в рот под заунывный вой двух своих собратьев и пение толпы.
Отбросив сердце и тремя мощными отработанными
Махди словно бы ждали этого. Они набросились на останки убитых. Джек видел, как они полосуют, отталкивая друг друга, трупы, тут же пожирая сырое мясо…
…Тимоти Воган, Канада, пятнадцать лет, пулеметчик первого ударного отделения пятого штурмового взвода роты «Волгоград» десятой сводной дивизии — ученик школы, бежавший из родного города, чтобы сражаться со Злом, — погиб. Принял на Великой Войне Человечества воистину мученическую смерть от рук нелюдей… Он был героем не более других. Он почти ничего не видел в жизни. Он… он был просто мальчишка. Не хуже, не лучше остальных. Таких можно встретить везде, на фронтах всех континентов, они говорят на разных языках и лишь смущенно усмехаются и пожимают плечами, когда их спрашивают, за что они воюют.
Но они отлично знают — за что.
И — против чего.
О'Салливана Визен убил сам. Без особых затей — просто воткнул ему в грудь заточенный кол. Потом капитан увел своих из деревни.
Джек перевалился на спину и, раскинув крестом руки, закрыл глаза.
Вертолеты появились над деревней через одиннадцать минут.
6
Джек ничего не скрывал. Он рассказал все и обо всем. Он солгал лишь в одном: когда капитан Мажняк спросил, виновен ли, по мнению Брейди, сержант О'Салливан в гибели отделения, Джек сказал: «Нет». И, потеряв сознание в очередной раз, поехал в бреду в дивизионный госпиталь.
Осколочные ранения от плохо сделанной гранаты хоть и были страшными на вид и обильно кровоточили, но не задели кость. Состояние юноши было осложнено очень сильным стрессом. Полукоматозный бред с видениями быстро добивал то, что осталось от здравого рассудка Джека.
К счастью, в госпитале он оказался в руках врачей из РА. Используя технологии, которые врачи постепенно вымирающей «старой школы» неодобрительно-завистливо называли «шаманскими», они спасли раненого. Днем на одиннадцатые сутки Джек пришел в себя окончательно.
Раны успели зажить почти полностью, и физически юноша был практически здоров. Он просто-напросто не видел никакого смысла в дальнейшей жизни. Он был виновен. Дальнейшая жизнь казалась настолько страшной, что продолжать ее было нелепо, неразумно и сверх меры тяжко.
Джек не поверил, когда ему сказали: ребята из роты и Стелла дежурили, сменяясь, у его постели, а сейчас не появляются только потому, что врачи прописали полный покой.
Это было правдой. Но Джек не поверил. Ребята, которых он считал друзьями, ничего общего с ним не могли иметь. Он был трусом. И предателем. Зато он помнил, как к нему приходил Тим. Держа в освежеванных руках отрезанную голову, он спрашивал, и губы головы шевелились: «Почему ты не убил нас, пока мог? Почему ты не помог нам, Джек?»
Через две недели Джек вернулся в лагерь. В первую же ночь он, лежа на своей кровати, здраво поразмыслил и решил не жить больше.
С разгрузки он снял моток троса, но потом положил его обратно — слишком длинный, много возни… Аккуратно размотав стропу с рукояти «бобра», Джек с отсутствующим видом улыбнулся в темноту — пятиметровый шнур показался в самый раз.
Мягко соскочив с кровати, Джек постоял, вслушиваясь. Кто-то вздохнул. Кто-то неразборчиво пробормотал что-то. Джек кивнул и вышел…
В туалете он быстро наладил удавку и влез на унитаз, надев ее себе на шею. Оставалось шагнуть — и…
Вспыхнул свет. Джек застыл в нелепой позе, держась за веревку, привязанную к поперечине.
Стоявший в дверях Дик присвистнул и закрыл за собой дверь. Новозеландец явно только проснулся — он был тоже в трусах, босой, со взлохмаченными волосами, но глаза уже чистые.
— Вот так да-а… — протянул Дик. — Ну-ка, иди сюда… Да петлю сними, дурак, еще удавишься правда…
Джек неловко соскочил с унитаза. Он чувствовал себя… нелепо. Дик сам подошел к нему, и Джек увидел, что новозеландец зол.
— Избить бы тебя. В кровь, — мечтательно сказал он. — А еще лучше — выпороть. При девчонках, по голой жопе, трус!
— Трус? — Джек покачал головой. — Да, трус. Все правильно, я поэтому и…
— На х…! — не сдержался Дик и, схватив англичанина за плечи, тряхнул так, что зубы у того лязгнули с треском, как капкан. — Что ты себе вообразил?!
— Считаешь, я не знаю, как и что обо мне думают?! — вызверился Джек. Он слабо понимал, что происходит, и знал одно: ему помешали. — Пусти, кивятина [96] недорезанная!
96
Киви — прозвище новозеландцев.
Но Дик был старше и сильней. Одной рукой выкрутив руку Джеку, он другой с осатанением сорвал веревку, а потом впихнул Джека под душ и открыл холодную воду.
Англичанин задохнулся. Похоже было, что из него выдернули все кости — Джек свалился в угол кабинки, подтянул колени к подбородку и уткнулся в них лицом. Струи воды хлестали его по плечам, голове и спине, и Дик ощущал, как злость на этого дурака отхлынула — спина Джека была блестящая от воды, с резко обозначившейся цепочкой позвонков и казалась беззащитной и жалкой.
Новозеландец выключил воду и, шлепая босыми ногами по оставшимся на пластике лужам, подошел к Джеку и сел рядом с ним.
— Не плачь, ты что? — скомканно попросил он.
— Я не плачу… — тихо ответил Джек. — Ты почему мне помешал?
— Людям надо мешать делать глупости.
— Но я же трус! — Джек вскинул голову. Глаза у него в самом деле были блестящие, но сухие.
— Кто тебе это сказал? — почти облегченно спросил Дик. Джек шевельнул плечами. — Правильно, никто! Ни один солдат — а тут солдаты! — тебе не скажет такого.