Там, где нас есть
Шрифт:
А мы пошли в сельмаг за портвейном к празднику Удачной Охоты. По дороге нам встретилось несколько наших сокурсников разного пола, и мы, сбрасывая возбуждение, представляли в лицах прошедшую короткую схватку и казались себе чудо-молодцами, для которых нет неустранимых проблем. Надоел петух — в суп его, да и вся недолга.
Вино «Ароматное» было закуплено нами и сочувствующими в количестве даже несколько превосходящем потребное. Как будто мы собирались праздновать пару дней без перерыва. Но Костя Раев сказал, что запас… м-да, в общем, каши маслом не испортишь.
Неподалеку от лагеря, а именно сразу за футбольным полем, протекала мелкая и извилистая речушка Ведуга, с заросшими непроходимым высоким кустарником берегами. В этом кустарнике сельские эстетствующие элементы прорубили несколько удобных для посиделок на пленэре как бы лежек. В одной из таких мы и решили собрать вечером народ.
Костер мы разожгли быстро. Уж чего другое, а разжигать костры тогда, не знаю как сейчас, российские дети умели мгновенно и из чего угодно, а из ровного и ломкого сухостоя, да который таскать не надо далеко, всякий лопух сумел бы. Костер запылал жарко и сильно, и тут перед нами в полный рост встала проблема, верней целый комплекс проблем по умерщвлению петуха и последующему приведению в съедобный вид.
Миша Веретенников, по кличке Каскадер, славящийся в народе белозубой улыбкой, сухой хищной мускулистостью и отсутствием колебаний перед любой бедой, заявил, что он петуха уделает с легкостью. Действительно, он ловко нашел в одеяле петушью голову и ухватился за нее. Другой рукой он ухватился за шею и начал сворачивать эту голову.
Уже через минуту я понял, что о сворачивании голов Каскадер имеет представление, как и я сам, более из литературы, и с несвойственной мне решительностью сказал: «Каскадер, дай-ка я». Каскадер отдал петуха безропотно. Петух торчал из одеяла своей башкой со смятым и свалявшимся гребнем трогательно и жалко, косил безумным глазом с тоской. Я освободил его из одеяла полностью, ухватил за ноги, он вытянулся и развел крылья. Выбрав лесину потолще из валявшихся рядом, я приложил к ней петуха вдоль как к верстаку, занес к небу каскадеровский кованый тесак и обрушил блеснувшее лезвие на потрепанную жилистую шею добычи.
Петух успел коротко всхрапнуть, задергал крыльями, а ноги его в моей руке напряглись на мгновение и ослабли, одновременно как бы одеревенев. Кровь хлестала из обрубленной точно посередине шеи толчками, брызгала на мои кеды, а я сам стоял как каменный. Потом опустил тушку на траву и подал голос, как отдал команду, ни к кому отдельно не обращаясь: «Ну ощипайте кто, а то я не умею».
Мне дали стакан с мутной красной жижей и петуха от меня забрали. Как его щипали, я не помню, именно с этого стакана я поплыл и поехал. Отрывочно помню, что Каскадер ронял неведомо откуда взявшийся котел с петухом в костер, обжегшись и не удержав в руках, сам я, ходимши отмывать кровь с рук и с кед, падал в речку и меня немного тащило течением, покачивая и перекатывая, как сучковатое бревно, временами я видел проплывающие надо мной звезды среди низко свесившихся ветвей… Доносились как бы отрывками голоса с берега. Как мы его ели и участвовал ли я, я не помню.
Наутро был дождь, и на работу мы не пошли. Лежали в домиках подремывая, мучаясь кто похмельем, кто чувством вины, которое бывает у некоторых вместо похмелья.
А я елозил взглядом по буквам в книжке и думал о чем-то своем. Наверное, о том, что вчера совершилось чего-то важное. Задним числом я понял, что именно в тот вечер решился для меня один из вопросов, стоящих перед каждым и, если кому повезет, нерешаемых окончательно до конца жизни: сможет ли он убить, если надо? Для еды, например, надо. Теперь я знал, что смогу. Если надо, ничего особенного.
Кур я не ел еще пару лет. Не вызывали аппетита их вытянутые мозолистые лапы и распахнутые ощипанные крылья. Без перьев они казались мне даже отчетливей крыльев того, убиенного мною петуха, и ощущение мгновенной расслабленности в магазинных тушках казалось отчетливей испытанного моей правой кистью тогда на берегу Ведуги.
А что ж свинья? Свинья с того дня повадилась к нам ходить как на работу. Заменила нам погибшего петуха, как могла. Убить ее мы не помышляли, за свинью могли и посадить, это мы знали. Да и злила она нас меньше, чем петух, не знаю почему. Может, оттого, что шлялась тихо, иногда утробно всхрюкивая, а не орала как ужаленная. Мы ее раз приманили на те ж нескончаемые сухари и покрасили заранее спертой в медпункте зеленкой. Полулитровой склянки на всю свинью не хватило, и мы покрасили ее только с одной стороны, а с другой вывели четкую надпись «Т-34». До самого возвращения в город она радовала нас своим таким бравым и свежим видом.
Хотя хозяйка ее, растрепанная простоволосая баба в резиновых сапогах, не переставала сокрушаться все это время, облекая свое горе в немыслимой красоты ругательства. Что опровергало наши умозрительные городские представления о бедности и ограниченности народного языка. А синяк у Кости зажил. Так что и следа не осталось.
Бравый солдат я
Мне в армии всякого довелось. В том числе я послужил и чертежником в штабе корпуса.
Все знают (это на самом деле фигура речи, знают не все, некоторым наплевать, а некоторые думают, что знают совсем наоборот), что Советская армия была апофеозом всего советского, в том числе легендарной советской показухи, апофеозом советского бескрайнего разъебайства, апофеозом советской любви к халяве.
Когда говорят, что в Советском Союзе мы о деньгах не думали, в общем, не сильно и врут, денег у среднего советского человека не скапливалось столько, чтоб чего-то о них специальное думать. О деньгах начинали думать, когда их многовато скапливалось, а купить-то и нечего было, так чтоб не сесть за эту покупку или в связи с ней. Но сейчас я и не о причудах советских финансов, просто запомните, что деньги мало что значили. Ни за какие деньги в штаб корпуса нельзя было нанять, например, профессионального дизайнера, потому что, во-первых, не по понятиям, а во-вторых — секретность.
О советской секретности всего от всех и армии как этой секретности апофеозе я тоже могу рассказывать часами, но мы этак далеко заберемся от предполагаемой темы нашей майсы [2] . А тема ее ни больше ни меньше «А отчего это Советский Союз вдруг треснул по швам и развалился?», занимающая многие миллионы бывших советских, бывших антисоветских и никогда не бывших советскими чисто по молодости лет людей. Представления этих бывают особенно не имеющими ничего общего с реальностью, но пока мы в это не станем углубляться.
2
Майса — некая поучительная история, зачастую наполненная тонким юмором. Либо — длинное, совершенно не относящееся к делу повествование, которое излагается только для того, чтобы не отвечать на заданный вопрос. Майса успешно проживает и в иврите, и в идише.
А сейчас-то я вам расскажу, если смогу сосредоточиться, отчего Союз вдруг затрещал по швам. Не вдруг, не вдруг, история имела первоначальный толчок, и я, кажется, при нем присутствовал. Вроде б я уже достаточно развесил ружей по стенам и попрятал под кроватями, пора б начать из них стрелять или хотя б многозначительно поигрывать.
Итак. Оказавшись на службе в большом штабе, я оправился от потрясения и приступил к работе в качестве чертежника в политотделе. Черт, опять нужно давать пояснения. Надо сказать, что свои хоть и небогатые, но несомненные способности нарисовать лошадку так, что при виде нее не будут возникать мысли, что она может быть и зайчик, а то и собачка, я держал из скромности в тайне, но, попав в санчасть с пустяковой хуйней, от которой даже не умирают, я за три дня так размяк и полностью потерял бдительность в атмосфере свободного посещения койки в любое время суток, трехразовой диетической кормежки и в любой потребной дозе доступного горячего чая с сахаром, что открылся начальнику санчасти, старлею, допустим, Кролику (фамилия изменена из соображений секретности, как вы понимаете), в своем тайном знании, как ему поправить плачевное положение с наглядной агитацией на вверенной ему территории бригадного лазарета. Да, я с младых лет всегда с добром, если кто ко мне с добром, это не изменилось, хотя доставалось за это другой раз откатом, м-да.