Там, где нас нет
Шрифт:
— Благодарим вас, сэр Варкалап, но мы пока не голодны…
— Да ты только вид сделай, — зашипел Жихарь. — А то станет у него молоко в грудях гореть, он и осерчает.
В воздухе разносился резкий незнакомый запах.
— Вы правы, сэр брат. Эта жидкость действительно должна гореть, ведь на ее основе готовится ужасный греческий огонь. У нас ее зовут каменным маслом.
Скоро натекла целая лужица. Жихарь нарочито громко причмокивал, хвалил варкалапово молочко, потом додумался.
— Будимир! — закричал он. — Лети к нам, может, выручишь! А убежать потом всегда успеешь…
Будимир
Варкалап умилился такому сообразительному детенышу.
— Запали каменное масло, — попросил Жихарь. — А то ведь заколеем вконец…
Он поднес, играючи, петуха к лужице. Будимир небрежно чиркнул крылом, и на ладони варкалапа засверкали красные языки.
— Теперь держись, — сказал Жихарь всему отряду. — Неведомо, как это ему поглянется. Может, прихлопнет нас другой ладошкой…
Но варкалап, казалось, ничего не чуял — камень разогрелся, стало повеселее.
Наконец побратимы совсем согрелись. Варкалап сидел не шевелясь, уставился на огонь.
— А теперь, — не разжимая губ, сказал Жихарь, — теперь мы попробуем спуститься вниз и добраться до пещеры. Ему туда не пролезть — я прикинул.
Да и все равно бежать больше некуда.
Будимир понимающе унял все искорки на перьях и занял свое место на шляпе.
Спускались осторожно, благословляя бесшумную обувку. Завороженный пламенем варкалап даже не дрогнул. Достигнув площадки, они не рванули с ходу — все равно ведь успеет перехватить, если захочет, — а пятились не торопясь, достигли входа и продолжали отступать в темноту все так же медленно, пока Жихарь не сказал:
— Ну, теперь ему не дотянуться. Сначала они подумали, что начался горный обвал. Потом сообразили — это ревет пораженный в родительских правах варкалап. А может быть, его припекло как следует или молоко в грудях загорелось, как предсказывал Жихарь, только забушевал гранитный гермафродит, заплакал, забился башкой об скалу.
— Смотри ты, чувствительный какой! Завалит он нас тут, тварюга…
— Это не беда, — заявил Принц. — Здесь такой ужасный сквозняк, что наверняка есть другой выход. Нам остается только бежать вперед, а сэр Будимир со свойственной ему любезностью осветит нам путь.
И недолгим оказался этот путь сквозь каменную толщу, никто по дороге не приставал, не завывал и не пугал, прячась за поворотами. Будимир сиял ровно и надежно. Но на свет выходили все равно с опаской, хотя там ничего страшного не было.
Впереди расстилалась зеленая равнина, кое-где потревоженная невысокими холмами. Солнце светило как надо, никакой туман глазу не препятствовал, высоко над головами трепетал не окаянный Демон, а просто жаворонок.
«Проскочили», — подумал Жихарь, но через плечо все-таки плюнул.
— А где же горы?
Но никаких гор не было. На том месте, где они, как им казалось, вышли из пещеры, стоял Пропп, вроде бы недавно вытесанный со всем возможным тщанием, и так-то ласково улыбался.
— Привал, — объявил Жихарь. — Поклонимся дедушке сказкою. Так и быть, пожертвую самую заветную — берег для большого застолья, для почетного пира, да уж ладно…
На самом же деле новеллу Жихарь же и сочинил.
— Было это давно и неправда. Жил на свете богатырь. На мечах не из первых, на коне других не лучше, силы заурядной. Одно только и отличало его от прочих — лютость и ярость до женского рода.
Его так и прозвали за это — Хотен Блудович. Никому не было от него проходу — ни пресветлой княгине, ни деревенской дурочке. Ходил промеж дворов, промеж городов, собирал сладкую свою дань. Его уж и учили, и били, и в темницу сажали, а все напрасно. Один раз даже связали, охолостили поганым ножом, так веришь ли — выросло новое хозяйство, лучше прежнего. У него ведь все ведьмы и ворожеи в подругах были. Ходил, ходил Хотен Блудович во всей земле, из края в край. В Неспании, к примеру, его, не чинясь, именовали — дон Хуан.
Путешествовал он, значит, метался и вдруг прослышал, что в некоторой земле в хрустальном гробу спит невиданная красавица. Это его и уязвило — всех не спящих-то красавиц он уже на десять рядов перебрал. Зажглось у него ретивое, белый свет не мил, не ест, не пьет, глядеть ни на кого не хочет.
Дай да подай ему зазнобу с хрустального гробу.
Едет он, едет, то у ясного солнышка дорогу пытает, то светлый месяц вызывает по этому же делу, а то и к вольному ветру привяжется: укажи, покажи. Они бы и рады от зануды избавиться, а сказать-то нечего. Так, для порядку соврут что-нибудь. Едет. Борода уже по грудь выросла, добрый конь на ходу пал. Пешком ползет, все равно как мы!
На какой-то день входит в темный лес. В лесу, сам хорошо знаешь, избушка на столбах, на собачьих пятках, в избушке старая старуха, да такая противная: нос в потолок врос, титьки на клюку намотаны, сопли через порог текут…
Ну вот, видишь, даже побратиму моему вчуже худо сделалось, а каково же Хотену Блудовичу? Но перемогся, поклонился вежливо: пособи, бабушка, моему горю. Пособлю, говорит старая карга, только полезай за это ко мне на полати, в кольцо со свайкой играти!
Не стерпел Хотен Блудович, стянул ее за волосы редкие на пол и давай охаживать ножнами: вот тебе кольцо, вот тебе свайка, вот тебе ступа, вот тебе толкач! Взмолилась старая о пощаде. Помиловал ее любострастный богатырь, и указала она ему дорогу. Иди, говорит, прямо в лес, а в лесу ругай во весь голос лешего. Леший обидится, заведет тебя неведомо куда, а тебе того и надо! Там и лежит твоя любушка, словно маков цвет.
Не соврала старая — это мы тебе с побратимом можем подтвердить, сами в тех страшных краях побывали. Только мы при этом лишились всего, а Хотен Блудович как-то выкрутился, пришел в те места честь честью.
Смотрит — площадь, да такая красная, пригожая! Каменные дома, стена из красного кирпича! Люди одеты по-чудному, вот как мы, говорят еще того хуже, а вдоль стены народ один за одним в череду стоит: мужики, бабы, малые дети.
И заходят по одному в склеп, а у дверей стоят стражники с короткими копьями, вроде живые, а вроде и неживые. Стерегут, чтобы народ валом не валил.