Там, на войне
Шрифт:
— А звание у тебя какое? — на всякий случай спросил старшина.
— Гвардии лейтенант.
— Это хорошо.
— Чего хорошего?.. А за вчерашнюю атаку вам бы следовало всё ценное поотрывать.
Старшина не обиделся.
— Отрывальщиков и без вас хватает. Но пока не отрываются.
Тут я, кажется, перебрал — что было, то было, и не мне их судить, не мне всуе поминать горемычную роту.
— Так вот, отец-старшина, заставь своих поднатужиться, пусть прокричат «ура!» или «ку-ка-ре-ку!». На всякий пожарный прочеши все село — здесь кое-кто из них мог застрять. На кривую не надейтесь, ты их знаешь…
— Еще бы… — подтвердил старшина.
— И валяй донесение: «Село «К» с боем взял! Потери незначительные.
— Да уж ладно там «в панике!». А вам что, эта деревня не нужна?
— Нам все деревни нужны! Но тебе она сегодня нужнее. И твоему лейтенанту. Он хоть жив?
— Жив, да… — Старшина махнул рукой, видно, не легкую пулю схватил их ротный.
Сейчас он где-нибудь в корчах трясется по ухабам, или буксует в грязи, или уже в полевом госпитале, или…
— Вношу поправку, — заявил я, — сначала отправь донесение, а потом поднимай своих гренадеров в атаку.
— Так и сделаем, — не моргнул старшина.
— Ну будь…
— И вам здравия. Вы теперь куда?
— Через дамбу на ту сторону. Полувзвод вашей пехоты там с пулеметом. Смотри не схлестнись с ним случайно. А я, если успею, предупрежу. Скажу: «Село взял старшина со своими архаровцами». Как фамилия?
— Теплухин.
— Принято. Старшина Теплухин!
Такого оборота я, вообще, не ожидал — уж больно благостно все завершилось, как в сказочке.
Светало нехотя. Тимофей вел нас к дамбе. Я просил обоих «варежку не разевать и глаза держать нараспашку!» — при возвращении назад чаще всего вмазываются в какой-нибудь переплет.
Когда мы уже подошли к крайней хате и Тимофей разговаривал с родителями, раздались поодаль глухие винтовочные выстрелы и послышалось не слишком многоголосое и не больно-то боевое не то «У-у-у!», не то «А-а-а!». Но все равно клич оповещал всех остальных, что еще один населенный пункт полностью освобожден от противника. Но это кто как поймет — в зависимости от сообразительности.
От еды мы отказались, торопились на ту сторону. Но гвардии рядовой Иванов-Пятый снедь от хозяев принял, аккуратно уложенную в торбочку, и пообещал вернуть торбу Тимофею. Его родители нас провожали снова как на фронт и даже облобызали.
— Это вам не наша бабуся. — шепнул мне Иванов. — Полбуханки хлеба, картошка вареная и сало! А у нас там пустота… И два куска сахара осталось.
— Да еще до них дойти надо, — вроде бы пошутил я, но не знал, куда заглянул.
Самого Тимофея родители нагрузили полумешком с веревочными лямками — мука и какие-то другие продукты. Легкий туман затягивал дамбу, пруд, тот берег и всю пойму речушки. А туман — явление тревожное. Даже опытному человеку управиться с этим чувством трудно. Особенно на воде или поблизости от воды. Туман все скрывает и все преувеличивает одновременно. Уж больно много неожиданностей в тумане. Ни справа, ни слева от нашего села, по всей видимости, противник не отходил — может быть, и собирался, но делал это крайне скрытно. И это тоже настораживало.
«Назад! К своим!» — вроде радостного клича… Но это слова. А наяву каждое возвращение оказывалось делом уязвимым. Самые большие потери разведка обычно несла не при переходе туда — тут все вздрючено, подготовлено; не там, в соприкосновении с врагом, где тоже все на пределе человеческих возможностей, а порой и свыше их; а вот возвращение… Задание позади, свои— вон они, рядом — рукой подать, и силы все отданы, ничего не осталось, да и гонор со счетов тоже сбрасывать не стоит — как же! Вот и расслабился, вот и позволил себе «шалтай-болтай. Знай наших!». Тут тебя и настигает противник. И прижимает, и достает до печенки.
Ведь, кроме этого небольшого выступа, весь остальной передний край, по всей видимости, и справа, и слева враг все еще держит. А раз держит, то и не бездействует. Враг нам достался не дурак, и зря его этакой вымуштрованной лапшой изображают. Тогда мы говорили: «Ищи врага, как хлеб
Мы двигались по отлогому склону дамбы со стороны пруда. Хотя могли бы идти поверху. Я был впереди, Иванов с малой торбой за мной, а замыкал цепочку Тимофей с полумешком на лямках за плечами. Мы не очень таились и не слишком-то высовывались. Прошли уже более половины, когда длинная пулеметная очередь распахала поверхность дамбы. Вот оно! Родное «восвояси!». «Не прыстрылял!» — сука пулеметная! Очень даже хорошо пристрелял он свой «максим».
Я дождался паузы и просвистел — короткий и три длинных — мой условный сигнал. В ответ этот выродок врезал еще более убедительную очередь.
То, что я прокричал младшему лейтенанту, воспроизводить не следует, но любой болван догадался бы — враг такого изобрести не может. Это свой! И стрелять по нему не надо! Три пулеметные очереди, одна точнее другой — земля летела в физиономию, а у Иванова пробило торбу с продуктами, которой он прикрылся. Спасибо, что мы оказались на отлогой стороне и не пошли поверху — там бы он кого-нибудь из нас достал сразу. «Ну, пьяная рожа с перекосом! Я тебя еще выправлю!.. А ведь как стреляет, выродок: каждая очередь словно бреет!» Иванов все-таки приподнялся и на все корки его — как из огнемета! Словами, разумеется. Ну не стрелять же! А между другими высказываниями он успел сообщить, что мы «те самые… которые… и пусть они прекратят… эти… а то он их всех…». Договорить ему не дали. Иванова и Тимофея он чуть в воду не загнал своими длинными очередями, да так, что казалось, туман вот-вот расступится. Я успел крикнуть им: «Лежать! Не шевелись!» — а сам по откосу рванулся вперед, чтобы как можно ближе подобраться к нашему берегу и к заядлому пулеметчику. Мы так много ему успели наобещать, что пора было выполнить хоть часть обещанного.
Там заметили мою перебежку и распахали мой участок многострадальной дамбы. Одно меня удивляло, как много у него патронов и какие длинные у него ленты. А еще, что пулемет у него не заткнулся, не поперхнулся ни разу!.. Все-таки я дождался маленькой паузы, сложил ладони рупором и сообщил младшему лейтенанту, как только кончатся в его… ленте патроны… то весь его задрипанный пулемет, а уж ствол обязательно… заткну ему… Чего только не пообещаешь сгоряча.
Я прокричал Иванову и Тимофею (за Тимофея сейчас я боялся больше всего, потому что с фронтовыми психами нужна выдержка, а Тимофей мог этого не знать): «Голову от земли не отрывать! И вперед!» Пехотный предводитель перешел на ядовитые короткие очереди, но его прицельность ничуть не ослабла. А мы ползли. Внезапно пулемет заткнулся, словно его шапкой накрыли. В окопе послышалась не очень громкая перебранка. Дамба кончилась. Ну, думаю, наши скачут! — и бросился к окопу: там несколько человек размахивали руками, но это не была драка — они друг другу что-то доказывали. Не вникая в суть их разногласий, я прыгнул и обеими ногами попал в младшего лейтенанта. Тот не был богатырем, и удар его потряс. Мне больше всего не хотелось, чтобы кто-нибудь в этот момент ударил меня сзади прикладом по голове. Дальше все было (как теперь принято говорить) делом техники. Я выполнил почти все обещания, кроме чрезмерных… Ну и, разумеется, не посмел укоротить наши вооруженные силы еще на одного младшего лейтенанта (их, родимых, и так калечило каждый день-ночь больше, чем выпускали все курсы и училища, вместе взятые). А Иванов с автоматом наперевес и Тимофей с карабином и мешком за плечом, словно памятник великому братству, возвышались над бруствером окопа. Пехотинцы тоже не спали и были с оружием в руках. Я вдруг сообразил, что тут может разыграться кровавая сцена, и обратился к первому номеру пулеметного расчета с примирительной фразой: