Там, на войне
Шрифт:
По его рации доложили в батальон результаты боя и просили срочно выслать санитаров и ремонтников. Только санитаров зря — в экипаже Латыша погибли все: командир машины, заряжающий и механик-водитель. Быстро нашли Романченко с автоматчиками: весь передовой отряд Фомичева ушёл вперёд. А у нас захват, исправная машина и полный боекомплект. Башню только отремонтировать, да это плевое дело, работы на полчаса. Ну, и потеря — один «валентайн» с экипажем.
Трофейный «тигр» оказался новенький и целёхонький, башню исправили, и около месяца ходил он в составе танковой роты нашего батальона. Двинулись вперёд, теперь
Соратники
Не успели толком оглядеться, появился посыльный:
— Подполковник Фомичев срочно вызывает командира разведки.
— Послушай, — сразу скукожился Романченко, — может, ты сходишь? Он меня… изгвоздовал… сучий потрох… Это из-за него я потерял те два танка… Так и совал меня вперёд, вперёд. Совал вместо своих!.. Вот такой он бережливый… — и давай дальше материться, невзирая на присутствие посыльного.
Я как мог урезонивал его, потом спросил:
— А как я представлюсь? Он же тебя вызывает?
— Скажи: «Новый командир разведки». А?..
Я пошел. Благо мы торчали на самом конце села, а Фомич (такая у него была кличка) в середине. Улица длинная. Иду. Опять какая-то ломота по всей спине, ноги ватные, во рту шершавая сухость. Скверно, когда идёшь к начальнику, к тому же чужому, на заведомую выволочку, а ведь командир передового отряда — здесь царь и Бог. Надо быть в полной форме, уверенным в каждом слове и торчать, как штырь! Хоть я ему впрямую не подчиняюсь — только взаимодействие и поддержка. Но испортить портрет он может, в смысле репутации. Ну-ну, поживём-увидим. А Романченко, по всей видимости, успел с ним контакты закоптить. И как неисправимый матерщинник, заменяя нецензурную брань, по его понятиям, более приемлемыми словечками, да ещё в переводе с украинского, мог и вовсе довести подполковника до белого каления. Шел я не спеша (куда торопиться?), старался обдумать ситуацию с разных сторон. Посыльный пританцовывал впереди, потому как за задержку нагоняй уже полагался бы ему.
Метров за сто пятьдесят до хаты, где находился комбриг, меня встретил Зорька Нерославский — начальник связи передового батальона. Каким-то путём он узнал, что меня прислали в группу Романченко, что-то сообразил или почувствовал неладное. Он двинулся по селу в надежде отыскать меня. Лучше и надежнее, чем Зорька, друга у меня во всём корпусе не было.
Мы остановились посреди улицы, как будто и не расставались. На его погонах обнаружилась третья звезда, значит, он только-только получил «гвардии старшего лейтенанта» — первый из всей нашей команды курсантов выпуска сорок второго года.
— Поздравляю, — выговорил я не без зависти, а она в этих обстоятельствах неизбежна и не такая уж белая.
Вместо ответа он обратился к посыльному совсем по-свойски:
— Луков, двигай к комбригу и громко доложи, мол, «они бегут, что есть мочи».
— А если спросит?.. — успел прокричать посыльный, убегая, и встал, как вкопанный.
— Скажи: «Я бежал быстрее их всех!» Вали! — посыльный кинулся к центру села.
Нерославский в нескольких фразах обрисовал всю неприглядность обстановки:
— Прорыв
— А может, вы сладко спите по ночам?
— Не без этого.
— Вот он и успевает. Перегруппировывается. И подсовывает вам одних и тех же «тигров»?
— С командного пункта корпуса и армии — сплошной ор и угрозы. Комбриг разъярён, чихвостит всех подряд. Да и его уже дерут по всем коркам — радиограммы идут через меня, я-то их читаю. Смотри, соберись с духом, играй с ним в поддавки: «Слушаюсь, товарищ подполковник!.. Будет исполнено, товарищ комбриг!» И ещё: делай вид, что запыхался…
Фомичев, казалось, и не заметил, что вместо Романченко представился и доложил я. Он матерился ничуть не хуже Романченко и, казалось, ненавидел не персоны, а всю разведку скопом, как единую и неделимую врагиню — противник уже был на втором месте:
— Ещё бой не начался, а они в очередь за орденами выстроились… — это было преувеличением. — Тут вы первые! Какого (непонятно чего) вы торчите у меня перед глазами? Вы должны телепаться на десять-пятнадцать километров впереди и давать мне сведения о противнике. Лоботрясы!..
Трудно было сдержаться и не ответить, что сведения нам полагалось сообщать в разведотдел корпуса и в свой батальон, а ему — так только в порядке вежливости. У него же своя бригадная разведка есть, разведка передового отряда, которая, как и мы, не могла вырваться вперёд. Но придётся, как посоветовал Нерославский, терпеть. Пока…
А Фомичев никак не угомонится:
— Мне ваши лица не нужны: немедленно, вот прямо сейчас — вперёд! Чтобы сверкали ваши спины и задницы! И дымок на горизонте! Чтобы уже через час у меня были сведения… О противнике!.. Кто перед нами? Сколько? Где проходы? Обходы?
«Ну уж хрен-то, мы сами будем решать, где перед, где зад! А ты можешь орать «Вперёд! сколько угодно, война без ора, без мата, без сваливания всех промахов и неудач на соседа, на подчиненного, на разведку — не война».
— Я доложу наверх! — всё ещё кипел комбриг. И тут же Нерославскому: — Немедленно доложите: разведка бездействует, болтается у меня под ногами…
Зорька усердно, даже лихорадочно стал записывать что-то в большом блокноте.
Я подумал: «Ну, зараза — уже насобачился. И всё молчком… Мне тоже надо бы попробовать. Может, и я сразу стану старшим лейтенантом и дырку проверну в гимнастёрке для ордена…» Пора было попросить разрешения удалиться. И ещё надо что-то пообещать. Я обнаружил щель в плотном монологе комбрига и — скороговоркой:
— Сведения о противнике получите в ближайшее время! Разрешите идти? — и приложил ладонь к козырьку. Георгий потом говорил, это у меня здорово получилось — произвело впечатление.
— Погоди, лейтенант, а где тот, другой из разведбата?
Я громко, чтобы услышали все, возгласил:
— Ранен в жопу, но остался в строю и разведку не покинул!
Присутствующие переглядывались, а Зорька спрятал лицо в своём блокноте, мне показалось, что он конспектирует и это сообщение.
— То есть как?.. — опешил Фомичев.