Там, на войне
Шрифт:
И вот самый авангардный «боевой кортеж» поручают возглавить гвардии старшему лейтенанту Петру Романченко со взводом автоматчиков и четырьмя английскими танками «валентайн». А мы с Петром третий месяц не разговариваем: я, может быть, не совсем удачно пошутил в его адрес, а он сдуру смертельно обиделся. Ссора! «Охвицерский конхвликт». Теперь он в командирах передового разведотряда, а я пасусь в резерве.
Ну кому сегодня интересна перипетийная часть событий? Кое-кому ещё любопытно, «чем дело кончилось?», остальных вообще ничего не волнует. Одним словом, на третьи сутки наступления меня вызвали в штаб: Романченко где-то умудрился ввязаться в бой (разведке это не рекомендуется). В итоге: два танка из четырёх потеряны, автоматчиков осталось восемнадцать, а их командир лейтенант Тишин, кажется, ранен. Но, говорят, не тяжело. Меня направляют в эту разведку: разобраться, начать планомерную работу, поменьше выкриков и регулярно сообщать в штаб корпуса разведданные.
— Не могу, — был мой ответ.
— Почему? —
— Я с ним не разговариваю.
— Это что, детсад или…?
— Или. Снимите его, назначьте меня, а то — двоевластие. Неразбериха. Может образоваться мордобой.
— Если я его сниму, сами понимаете, какие возможны последствия — все неудачи операции начнут валить на него. Вы грамотный офицер, сделайте всё, что возможно, чтобы конфликта не было.
— Приказ со мной будет? А то ведь он может развернуть меня. Трёхэтажно. И будет прав.
— С вами поедет помначштаба Курнешов, вы вдвоём всё уладите. Поезжайте. И пусть удача вам сопутствует, — комбат умел уломать. Без крика. А ведь мог просто приказать.
— Ну, если не приказ, то какую-нибудь записку к нему? Можно?
— Лейтенант Курнешов, напишите от моего имени. Я подпишу.
Нехорошие предчувствия мутили меня, пока искали разведку Романченко. Мы были на двух мотоциклах с колясками — искали-искали и вдруг напоролись: исходная позиция. Танки, вроде бы готовые к атаке. Из командирской башни высунулся сутулый торс комбрига Фомичева, очки поверх фуражки, а за башней притулилась Антонина — санинструктор или младший военфельдшер — где он, там и она, и так всю дорогу.
Тоня тихо поздоровалась со мной, а Курнешов полез на танк к Фомичеву, видимо, что-то передаёт и спрашивает про разведку. Громкий ответ подполковника сразу прояснил взаимоотношения.
— Да где-то здесь… Бездельники… Как от козла молока!.. Не можете найти? Так их никто найти не может…
Ведь я пока так и не знаю, кто я, — командир, заместитель или какой-нибудь советник. Одно ясно: дела неважные у всего передового отряда и его подполковника — не только у разведки.
Романченко встретил нас на удивление просто, как ни в чём не бывало. Правда, настроение в группе было паскудное, ещё бы, потеряли два танка с экипажами и трёх или четырёх автоматчиков — вернее, трёх потеряли и ранен командир взвода. Романченко действительно был в чём-то виноват, но вникать не хотелось.
Заговорил он со мной сразу — покойники и близость неприятеля мгновенно снимают конфликты, даже непримиримые. Он сел на землю, расставил свои кривые кавалерийские ноги и спросил:
— Что делать-то будем, паря?
Я ответил предельно туманно:
— Воевать.
Проницательный Курнешов обнаружил тенденцию к рассасыванию офицерской ссоры, не стал надрываться и тут же уехал. Без напутствия. Даже не сказал: «Жмите, ребята».
Опередить наши наступающие войска на десять-пятнадцать километров (это по уставу и наставлениям) оказалось делом не таким уж простым. Надо было нащупать промежутки, дыры, хоть какую ни на есть не перекрытую лощину, а времени не было, приказано наступать и точка — на настоящую подготовку времени не отводилось. Да и тщеславие у командиров всех степеней неуёмное: каждый хотел быть первым и неповторимым, а вот исполнителям оставался выбор малый и однообразный. Не лезть бы ему «поперэд батьки у пэкло», то бишь в бой. Но не удержался: не лучше, не хуже других… А уж в ходе раскрученного начала операции и подавно вперёд вырваться с каждым часом становилось труднее. На этот раз я вообще не командовал— больше делал вид, что размышляю и как бы приглашаю сотоварищей принять участие в этих раздумиях. Романченко сразу согласился возглавить активную пешую разведку правее поля предстоящего танкового сражения. Вызвался скорее всего затем, чтобы не встречаться с Фомичевым. Ведь почти каждый военачальник считает себя главной движущей силой, остальные ему только мешают. А уж если малейшая неудача, тут виновных не оберёшься, все кругом злостные бездельники и негодяи. Даже р-р-разгильдяи!
На этом направлении, а оно было главным, танки Фомичева вступили в артиллерийскую дуэль с тремя «тиграми» противника, появившимися на дальних высотках. Четвертый «тигр» притаился вблизи, за каменным зданием железнодорожной станции Гжималув, что была ближе всего к нам, ну, прямо у нас под носом. Он мог доставить очень много неприятностей. Обнаружили его мы. И тут же пришла единственно возможная идея: отвлечь «тигра» на себя. Так, может, и проскочим вперёд… Хотя всё равно маловероятно…
Дошлые физики утверждают, что в центре самого безудержного урагана, смерча, цунами есть точка полного покоя, даже тишины! (Хочешь верь, хочешь не верь). Так вот, в центре самого страшного сражения такая точка тоже есть, только отыскать её не легко и не безопасно. На этот раз она совершенно случайно, сама собой образовалась и обнаружилась без каких бы то ни было усилий с нашей стороны. Не совсем в центре, но и не на краю. Боевые страсти разгорались нешуточные, и тем и другим было не до нас.
Я прилёг посреди голого поля, возле лежали командиры двух оставшихся танков, мы курили. Латыш, фамилию не помню — командир машины с очень хорошей боевой репутацией — и Иванов по кличке «Везучий». Пять других Ивановых в батальоне можно было
— Только не вздумай переключать скорость, когда будешь на рельсах, не застрянь там ни на полсекунды, — наставлял я Иванова, ведь каждый командир уверен: он-то знает, что, когда и как надо делать и как придется поступать его подчинённому, даже если все его советы годятся только для последующих воспоминаний на похоронах. В бою всё происходит не как задумано, совсем по-другому.
Танки Фомичева елозили по полю: высунется из лощинки один-два выстрела сделает и обратно в низинку, вперёд-назад. Пока командир одного из самых лихих экипажей, а таких всегда мало в любом множестве, не махнул рукой, не выматерился во все адреса, не скомандовал так, что у всех в шлемофонах рвануло: «Вперёд, засранцы! По фашистским блядям! На предельной скорости! По диагонали! Через всё поле — впе-рёд!»
У каждого, кто это видел, перехватило дыхание, и пот по спине. Сейчас все затаившиеся и спрятанные откроют огонь только по нему… Тут уж и второй двинулся след в след первому. Я понял: «Или сейчас, или … опять пропустим момент!». Дал отмашку одному и другому— оба были готовы. Первым двинулся Иванов-Везучий, он уже подкатывал к полотну, когда тронулся Латыш.
Машина Иванова шла нагло, бездумно, даже шалаво (у танков тоже есть походка). А танк Латыша — как-то слишком уж неуверенно, даже обреченно, словно слегка вилял задом… Иванов без труда взгромоздился на насыпь, как пьяный, качнулся на рельсах — дурее не придумаешь! — и заглох. Я понял: эти две-три секунды у него последние, сейчас «тигр» целится и саданёт ему в борт. Ничего от них не останется… и никого… Машина Латыша уже высовывалась из-за угла каменной постройки, как бы на прямой выстрел, но орудие у него не было довёрнуто вправо, всё грозило полным провалом … Так и произошло — они выкатили и стали доворачивать ствол орудия. «Тигр» выстрелил первым, в упор, одним снарядом: разбитый танк, мёртвый экипаж— снаряд «тигра» прошивает средний танк насквозь и вливает в пространство, кроме взрыва, расплавленный металл: там внутри огненный ад, по сравнению с которым преисподняя — это парная баня с вениками… «Валентайн» Латыша пятился задним ходом, наверно, механик-водитель успел включить заднюю скорость, да так и не снял ноги с педали газа…
В полной безнадёжности я глянул на насыпь — танка Иванова там не было. Как испарился. Улетучился… Машина Латыша на самой малой скорости, бесшумно уползала в центр огромного поля, и два мои автоматчика бежали, не пригибаясь, в ту же сторону… Танки Фомичева один за другим по следу, проторенному гусеницами первой машины, рвались вперёд, соблюдая небольшие интервалы. Я находился в некоей прострации и, наверное, не малое время. Только уже не лежал на боку, а сидел, поджав колени… Раздался одинокий хлопок (выстрел 37-миллиметрового орудия — танка Иванова, больше некому). Я метнулся к каменной постройке, ведь договорились… Иванов снова подтвердил свою кличку «Везучий». Всё произошло мало сказать по плану — прямо наоборот: экипаж «тигра» пренебрег шалавым маневром Иванова, немцы наплевали даже на его затык на рельсах. Они всё своё внимание сосредоточили на машине Латыша. Может быть, даже выставили наблюдателя. И ждали. Встретили его выстрелом в упор, с опережением в десятую долю секунды — этого достаточно. А Иванов тем временем очухался, нырнул в перелесок. Сознательно или нет, тут понять трудно, а только его машина из лесочка выкатила прямо в борт «тигру», и он, почти не целясь (сам сказал!), саданул из орудия: «Хотел в башню. Но снаряд попал точно на стык башни и корпуса. Башню заклинило: «Тык-пык! Ни вправо, ни влево. Там переполох. Я вторым снарядом куда попало!.. Фрицевня рванула в эвакуацию: прямо под наш пулемёт — сами лезут… — Иванов недоумевал. — Как это её заклинило? Ведь снарядишко — вот… — он показал, — с гулькин. Если бы не заклинило, нам всем …ец.»