Там, при реках Вавилона
Шрифт:
Сегодняшний Митин курсант храпел истерично.
"Петька", - ехидно назвался он при знакомстве в ответ на его: "Митя". Посмотрел грозно и больно пожал руку. На посту Петька сразу же влез в трактор и уснул со словами: "Е...сь оно колом", - а через несколько минут раздался храп... Читавший при свете фонарика Митя пугался, светил ему в лицо: плачет, что ли? Но нет, не плакал, спал. Спать на посту, конечно, хуже смертного греха, но при любом удобном случае организм по привычке выбирает грех.
...Утро все прибывало. Молодое солнце перебирало лесок на гребне слепящими
Столичная штучка, единственная на весь Шеки крашеная хной и носящая юбки до колена. Конечно, единственная на весь Шеки читающая такие вещи. Ему хотелось бы прийти к ней, как к старой знакомой: "Привет". Хотелось бы поговорить с ней. Просто поговорить - но, конечно, не о том, что происходит сейчас в Шеки.
Скоро их сменят, и они вернутся в город. После завтрака, когда откроется библиотека, он пойдет туда. Само собой, сначала побреется. Не было бы беспорядков - тогда по тревоге могут сдернуть и тех, кто после караула. Не должно быть, по утрам не бывает. По крайней мере еще ни разу не было. Это в Баку, рассказывают, громят в любое время суток. Но там и людей побольше. Ночи на всех не хватает.
Он всматривался в выползающий из-за утеса поворот - не появился ли БТР с заступающими. Пора бы. Если "где-то что-то", бойцов могли перебросить туда, и ждать в таком случае придется долго. Всматриваться в заветный поворот, слоняться вокруг сторожки, тревожа дремлющих у мусорного жбана дворняг. На прошлой неделе многих отправили в село Красное на границе с Арменией - поговаривали, чтобы предотвратить столкновения. Спрашивали добровольцев, это заинтриговало, и добровольцев оказалось втрое больше, чем было нужно. После отъезда команды в Красное людей не хватало. В караулы ходили через сутки; сменившись с караула, заступали в тревожные группы. Настали тяжелые времена.
Пора бы смене появиться... Интересно, как следует поздороваться с ней: бравое "Привет" - или смиренное "Здрасьте"...
Когда-то Митя засиживался в кабинете литературы допоздна, а то и вовсе прибегал задолго до звонка, полный разъедающего восторга от только что прочитанного. Полный удивления: прочитанный мир так реален - здесь, сейчас, в нем. Слышали? Видели? Простукала подковами конка, и в ней молодой офицер с усиками, наклоняясь к темной вуальке, говорит напористо и убежденно... что? Что-то важное, видимо, роковое. Промчались и исчезают из виду, и вместе с ними сворачивается отпущенным свертком пергамента вся улица со своими кондитерскими, лавкой букиниста, газовыми фонарями и заснеженными притихшими липами. И Карина Багратовна откладывала свои учительские дела, чтобы Митя мог поделиться с ней тем, что увидел и услышал в свежепрочитанном мире. Он увлекался, затевал споры, и она с ним спорила - как с равным.
Именно этого, ощущения равнонаполненности, хотелось Мите, когда он думал о библиотекарше. Откуда только взялось? Попросил почитать что-нибудь умное, получил, прочитал, зажмурился от переизбытка чувств. Всего-то общность вкуса, связывающая летучей паутинкой, не прочнее, чем мимолетный взгляд, - но связывающая, похоже, самые сердцевинки. "Ах, и тебе это нравится!" - будто крик:
"Земля!" - над отчаявшейся командой. Возможно ли это здесь? В перерывах между погромами?
Сидя в грязной кабине, пронзенной милицейским храпом, Митя снова был мальчишкой, склонным к тягучим, как карамель, мечтам. Но карамель сегодня горчила, не мечталось ему сегодня. Переизбыток чувств вылился все в ту же пустоту.
"Пустое все, - думал мальчишка, глядя на дергающиеся Петькины ноздри, притворяться, гримироваться под болвана. Армия! Здесь армия, там еще что-то. Люди всегда кучками. Зачем тебе этот сопромат толпы - чтобы стать кирпичиком? И станешь, сам не заметишь".
Непонятный, но, в принципе, обжитой хаос терял точки опоры.
– Е....е по голове! Когда же они нас сменят?! Слышь?
Здесь он, здесь, родной хаос, никуда не делся.
– Что?
– Который час?
– Полдесятого. Спи, скоро уже.
– Е....ться, как долго эти твари едут!
Петька тоже кого-то не любит. Даже не зная, кого именно. Заочно. Впрочем, без разницы - каждый должен кого-нибудь не любить. На всех хватит. Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай. Не ты, так тебя. Азербайджанец армянина, грузин - абхаза, прибалт - русского, русский - всех, включая русских. Но, кажется, и русского - все.
– Суки е....е! Давно пора сменить. Живот сводит. Перестрелял бы.
Чума. Нелюбовь - как чума. Вот же она откуда - сидела тихонечко у Петьки в животе, зрела. Прошел инкубационный период, время настало. Время чумы, дорогие товарищи. Заклеивайте крест-накрест окна, вешайте связку чеснока над дверью, созывайте главных шаманов.
Но черт с ней, с чумой. Митя думает о библиотекарше. Скажет ей:
– Я прочитал. Спасибо.
Она скажет:
– Быстро. Понравилось?
Он, наверное, промолчит, но она и так поймет. Приятно встречаться с ней взглядом, даже если она смотрит холодно и колко - приятно бывает провести пальцем по наточенному острию, даже зная, что оно опасно.
– Еще что-нибудь будешь брать? Опять умное? Не слишком ли часто?
Ее подруг-сослуживиц в библиотеке не будет, некому будет хихикать с опущенными очами, подсматривать и перешептываться.
Он спросит:
– Во сколько ты заканчиваешь?
Она пожмет плечами:
– Зачем тебе?
– И сделает насмешливое лицо.
У нее хорошо получается.
И действительно, стоит ли? Разве не нелепица - идущие рядом библиотекарша Фатима и рядовой Вакула - с автоматом на плече и каской на ремне, выхлопывающей ритм по его бедру: левой! левой!.. левосторонний фокстрот... и оба поглядывают на часы: скоро комендантский час.
– Я хотел... ты не обращай внимания на Рикошета. Он у нас немножко...
– Немножко?
Да, лучше уж про Рикошета. Про дураков, как про погоду, можно всегда. Какая разница, о чем говорить, главное...
– Не прошло и полгода!
Приехали. Попрыгали с брони, прохаживаются, потягиваются.
– Э-э! Хорош массу топить! Пи....те сюда, сменяться будем.
– Иди пост принимай, расп....й!
– Сам ты расп....й. Проспал на посту? Вот погоди, местные прознают, что вы тут массу топите! Сикир башка!