Там, при реках Вавилона
Шрифт:
– Хоть гоп, хоть еб, а через три денечка буду я пьянющий и с телкой в обнимку. Вы уж простите меня, дембеля и молодые. Каждому свое!
И вот уже выходит из комендатуры капитан Онопко, который и будет сопровождать Рикошета до Вазиани. Его дружбан-дембель с задумчивой туманной улыбкой лезет за руль. Когда уже захлопнулись двери и "уазик" тронулся, он потешно кричит в открытое окно:
– Зазнобушке моей горячий привет!
Все смеются, расходятся.
Идти в гостиницу Мите не хотелось. Отъезд Рикошета вызвал у него острый приступ ностальгии. Наверное, не у него одного. Он собирался предложить
– Пойдем, может, постоим?
По крутому подъему они поднялись в частный сектор. Недалеко от "стекляшки" был небольшой пятачок, плоская площадка, с которой днем был виден почти весь Шеки. Там и остановились. БТРы здесь не ездили, слишком узко, и можно было не бояться попасться на глаза кому-нибудь из офицеров.
– Повезло придурку.
– Да уж, повезло.
– Что там с этой, с библиотекаршей, вышло?
– Ее брат побил.
Силуэты дальних домов казались вырезанными из бархатной бумаги. Окна горели золотистыми маячками. Уступами спускались к площади крыши. Лунные блики и тени разных оттенков вылепили город.
– А Рикошет - сука, - протянул задумчиво Саша.
– Своих сдал. Они пока не знают. Особист дембельскую нычку накрыл. У них в номере была, за шкафом.
– Ты сам откуда знаешь?
– Видел.
Лунный свет зыбкими струйками тек у них за спиной. Камни вспыхивали на его пути. Митя то и дело оглядывался и, конечно, повторял про себя строки Лермонтова. Хотелось поделиться с Сашей - вот, дескать, обычные слова сложил, а застолбил, как золотоносные участки, все каменистые дороги, блестящие под луной... Но не поделился. Говорили про Рикошета, про службу, про то, что, когда все здесь закончится, придется им отправиться в войска и куда лучше попасть, снова в пехоту или в автобат.
В улочке под ними скрипнули ворота. Небольшая толпа мужчин вышла и пошла, негромко переговариваясь, наверх, по ступенькам, ведущим к "верхним дворам". В руках у них торчало что-то, скорее всего, палки.
– На погром?
– сказал Митя.
– А то куда. В нумера можно не идти, все равно подымут, сегодня "тревожки" нету, всех увезли куда-то. Нас и пошлют.
Сверху было отлично видно, как они идут по блестящей в лунном свете дороге, воровато поглядывая в сторону "стекляшки", пряча сигареты в кулак. Останавливались, что-то обсуждали, шли дальше. Шел вместе со всеми цирюльник - как всегда, молчаливый, несколько отстраненный. Под светлым плащом, заменившим крахмальный халат, элегантная спина. Движения математически безупречны.
– Сань, до чего все обрыдло!
– В части хуже будет.
В тот день его отправили патрулировать в паре с Лапиным.
Развод проходил в привычном для второго взвода месте, в боковом тупичке, где когда-то они справляли свой пир мародеров - между стеклянной стеной актового зала и глухим бетонным забором, плотно засаженным кустами сирени.
Голосу Кочеулова было здесь тесно, он гремел, как медведь, застрявший в бочке. Но все-таки казалось, сегодня взводный старается говорить потише, усмирить свои медвежьи децибелы. Солдаты озабоченно скользили взглядами по низкому небу.
Небо лежало черным опрокинутым озером. Спокойное. Опасное.
– Задача - пресекать возможные конфликты на национальной
– Доложат мне, что видели вас без касок, будете в них завтракать и обедать. Все. В патруле Вакула за старшего. Все понятно?
– Так точно, - вздохнул он, картинно покосившись на Лешу.
Мол, повезло, как утопленнику, - с этим в патруль идти. Дело считалось опасным. (Нужно же было хоть что-то считать опасным на этой вязкой, как болото, далекой от эпицентра территории.)
...Они встали, как обычно, с командой "Подъем" и тяжелыми пинками в
дверь - по три в каждый номер, - а между крышами уже колыхалось это черное, мокрое. Было тихо. Пахло холодной водой. Вот-вот... Но прошел час, и полтора часа... (Лучше б уж ливануло, тогда бы плащи выдали, а так отправят без плащей, а потом, когда все-таки ливанет, они промокнут насквозь, до хлипкой солдатской плоти, и товарищ Военврач будет лечить их половинками аспирина.)
– Для выполнения поставленных задач - р-разойдись!
И они разошлись - кто отправился на бэтэре в караул, кто спать после караула, кто в актовый зал, дежурить-дремать в креслах.
– От, бля, ливанет!
– Да, влупит так, что мало не покажется.
– Ох...ть, какое небо!
– Слушай, я однажды е...л одну вьетнамку, так у них сезон дождей...
Митя с Лешей молча двинулись по пустой длинной улице, плавным изгибом тянущейся до самой окраины. Митя впереди, Леша чуть сзади. Через пару кварталов пошли рядом, почти соприкасаясь плечами, но все так же молча, врозь. Митя сразу снял каску, которую предписывалось носить нахлобученной на шапку, вторым этажом - неудобно и выглядит так, будто надел на голову гриб. Повесил ее за ремешок на пояс, теперь она с каждым шагом хлопала его по бедру. Леша остался как был, ему все равно, как он выглядит.
Хоть и вздыхал, демонстрируя свое недовольство, Митя, на самом деле ему было легко с Лапиным. Можно сутулиться, не расправляя, как это положено всякому молодцу-самцу, крепкую грудь. Можно - как он, расхлябанно и безвольно, - шаркать подошвами. Так ведь гораздо легче ходить в стоптанных болтающихся сапогах. Так гораздо легче - нести расслабленное, не втиснутое ни в какую маску лицо. Ставшее почему-то очень похожим на Лешино, студнем стекшее по скулам бесцветное Лешино лицо. Легче - но в этой легкости провал. Падение. Как в оторванном листке, как во всем вокруг. Хорошо, что его такого - не видят остальные. Хорошо, что их нет рядом. Не до них сейчас. Сейчас бы побыть одному. Совсем одному... Ох, побыть бы одному! Впрочем, можно и так, с ним. Черное и мокрое над головой невыносимо. Ну прорвалось бы уже, черт побери!
Зябко дышит в шею, выжидает чего-то. С самого рассвета... придушенного, сочившегося тусклой сукровицей. Или еще раньше, глухой ночью, подошли и стали бесшумные черные легионы - знающие дело, готовые на все.
...После подъема он вместе с другими спускался по полукруглым ступеням в гулкий воспаленный мир; и они строились в колонну, они пересчитывали друг друга (все ли в сборе), они ждали, слегка матеря, опаздывающих и, дождавшись, скомандовали сами себе: "Ш-гом ма-арш!", но шуточная эта команда прозвучала странно. И шаги их звучали странно на знакомой до каждого камня мостовой.