Там, при реках Вавилона
Шрифт:
Вид обыденной вечерней жизни перед отбоем быстро успокоил Митю. "Не настучал, что ли?" - удивлялся он, ставя автомат под раковину и выдавливая пасту на зубную щетку. Не особенно верилось в то, что Трясогузка решил его простить. Зубы пришлось чистить, оттягивая свободной рукой разбитую губу.
В холле у телевизора он узнал, в чем причина перемирия.
– Ты уже слышал хохму про Рюмина-старшего?
– явно от нечего делать обратился к нему Вовка из первой роты.
– А что с рожей?
– Да так, дверь.
И Вовка рассказал ему про Рюмина-старшего. Оказывается, у замполита
выходить - решил сразу же, времени не тратя, произвести рекогносцировку, покататься по городу. Был он лыс "под Котовского". Каждое утро брил голову. Побрил и сегодня, но почему-то ничем не взбрызнул... или решил еще разок освежиться... Как бы там ни было, в "бардачке" он нашел белый пластмассовый баллончик с красным колпачком и решил, что это дезодорант... Этикетка-то с баллончиков "Черемухи" постоянно слетает, не приклеена потому что к самому баллончику, а просто склеена в кольцо. В общем и целом, когда замполит вышел из комендатуры, его отец торчал из окна "Волги" в совершенной отключке, выделяя пену, а "Черемуха" валялась возле колеса. Сейчас замполит в Баку, повез отца в больницу, не захотел к местным врачам обращаться - не доверяет.
В номере Митя, как обычно, засунул автомат в головах под матрас, сапоги отнес в дальний от двери угол. Лег, однако, одетым. На всякий случай.
– Ты чего в одежде?
– спросил Тен.
– Да так, предчувствия.
Тен и Земляной делали вид, что ничего такого не было. Митя - тоже. "А кто его знает, как у них тут принято, в России". Мысли сбивались в тугой колтун. Земляной размеренно посапывал. Ночь текла... За стенкой кто-то из третьей роты мечтал о том, как все закончится и перед отправкой в части их привезут в Вазиани.
– В первую очередь Мелехов. Я буду следить за ним, глаз не отведу. Они ж, суки, ныкаться будут, как крысы. Подойду я к нему, скажу ему спокойно так, спокойно: "Встать, товарищ сержант".
– "Чего-чего?" - он скажет. Мелехов наглый, думает, судьбу за яйца ухватил. "Да вот чего", - я ему скажу. Так отхожу его, ни одного ребрышка целого не оставлю... аж сейчас, как подумаю, руки ноют.
И под это мечтательное бормотание Митя проваливался в сон, увязал в его ватном немом омуте. Разоспаться не успел. Он открыл глаза, лишь только щелкнула открывающаяся дверь. Открыл - и тут же зажмурил под кинжальным лучом фонарика.
– Этот?
– Он, он, родимый.
Пришедших было двое.
– Вставай давай, Вакула, выходи. Бунтарь х...в!
Митя достал оружие из-под матраса и встал перед ними. Фонарик по-прежнему бил в лицо.
– А, так вон это который.
– Его рассматривали, как добытую дичь.
– Этот сегодня у меня на докладе был, помню. А я на того думал.
– И обращаясь к
Мите: - Обувайся!
Как в кино - между двух автоматчиков с оттопыренными вперед стволами, он был препровожден в комендатуру. Усач с Онопко ушли вперед: негоже офицерам сопровождать арестованного солдата (иными словами, в западло). Все же нервничали оба. Никого еще здесь на "губу" не сажали. А вдруг что...
– Если побежит, вы его прикладами, да не жалейте, - сказал Усач.
Мол, прикладами - не вздумайте палить, мало ли что там в Уставе, а то с вас дураков станет.
Роли конвойных исполняли свои же, из третьей роты. В третьей - одни пэтэушники. Нововведение, эксперимент. Говорят, в прошлый набор были все в куче, так студенты были бедные. Не любят пэтэушники студентов, а в стайной жизни понимают куда как лучше. С третьей вторая и первая общались не очень, разве что земляк с земляком, да и то с прохладцей; третья смотрела на всех свысока. Даже легенду придумали - якобы в случае войны с Турцией они, третья рота, - самые что ни на есть смертники, их будут первыми бросать на захват перевалов.
Стволы они держали четко, особенно задний - притормозишь, получишь в позвоночник. "И ведь обработают прикладами, бровью не поведут".
До самой комендатуры, до кабинета дежурного, конвойные не проронили ни слова.
– Сдать оружие, - скомандовал дежурный.
– Кому?
– Ну положи на стол, вот сюда. Не тупи, Вакула. И ремень сними.
Онопко уже не было. Видимо, ходил для того, чтобы его опознать. Митя положил свой АК на стол, сдвинув какие-то папки. Рядом положил ремень.
– А кто мне ремень вернет?
– Курсант Вакула, вам объявлено десять суток ареста за невыполнение приказа старшего по караулу. Как поняли?
– Что?! Как - по караулу??
– Что ты чтокаешь, уродец?!
– И официально: - За невыполнение приказа разводящего вам объявляется десять суток ареста.
"Так, значит, это Леха??"
– Как поняли, Вакула?
– Так точно, понял! Есть десять суток ареста! А ремень?
– Заткнись, тупорылый. Крууу-гом!
Вели в сторону ОВД. Через чешуйчатую площадь и вдоль темного под сомкнувшимися кронами переулка - ни слова, свирепое молчание. Митя чувствовал его. Вдыхал, как запах. Пахло оно тошнотворно.
Разгромленное ОВД охраняли одни краснодарцы, солдат на этот объект Стодеревский не выделил. К тому же курсантов школы милиции было в переизбытке. Надо же их чем-то занять. Стодеревский отдал им свой автомат, тот, с которым стоял возле горящей пожарной машины. Заступали сюда втроем, запирали на ночь ворота и по очереди сидели у окна, сквозь дрему прислушиваясь к ночи. Если бы не автомат, ложись и спи - кому ты нужен... А за стволом могут и прийти. Теперь же, с заключенным в одной из камер ИВС, им добавлялась еще одна головная боль.