Там вдали, за рекой
Шрифт:
– Кто Глаху обидел?
– Никто меня не обижал!
– встрепенулась Глаша.
– А глаза почему красные? И вообще?..
– От дыма, - кивнула на костерок Глаша.
– А вообще - так... Настроение.
– От дыма, говоришь?
Колыванов опять посмотрел на Степана, погрел руки у огня и сказал:
– Что-то притихли беляки. Не нравится мне это!
– Дали по зубам, вот и притихли!
– отозвался Степан.
Он все смотрел на Глашу, но она упорно отворачивалась.
– Думаешь?..
– с сомнением покачал
– О будущем, - усмехнулся Женька.
– Хороший разговор!
– оживился Колыванов и задумался.
– Кончим воевать, раскидает нас в разные стороны, постареем мы...
– Ну уж, и постареем!..
– недоверчиво сказал Степан и опять поглядел на Глашу.
– Как это постареем?..
– Да так!
– засмеялся Колыванов.
– Постареем, и все! И будем вспоминать годы эти молодые, комсомольскую нашу юность.
– А нас?
– очень тихо спросила Глаша и незаметно скосила глаза в сторону Степана.
– Что "нас"?
– Нас вспомнит кто-нибудь?
– Нас-то?
– Колыванов подумал и сказал: - Должны вспомнить! Соберутся когда-нибудь комсомольцы... А будет их много! Сотни тысяч, миллион!
– Миллион!
– засмеялся Федор.
– Ну, ты скажешь!
– А что? Факт!
– подтвердил Колыванов.
– Ну, может, полмиллиона. Соберутся, вспомнят революцию, гражданскую войну... и кто-нибудь про нас скажет: "А ведь они были первыми, ребята!"
Он замолчал, подбросил соломы в костерок, она вспыхнула, померцала золотыми искорками, почернела и рассыпалась.
Колыванов чуть слышно вздохнул, оглядел притихших ребят и слишком уж оживленно сказал:
– А мы сами про себя вспомним! Встретимся лет через двадцать и вспомним.
– Через двадцать?
– засомневалась Глаша.
– Что ты, Леша!
– А что? Очень даже просто!..
– увлекся Колыванов.
– Представляете, братва: открывается дверь, и входит известный в мировом масштабе механик-изобретатель Кузя! Здравствуйте, Кузьма Петрович! Как поживает ваша новая машина собственного изобретения? И кто это виднеется за вашей спиной? Да это же Горовский! Знаменитый поэт Евгений Сергеевич! Проходите, пожалуйста, товарищ поэт! Закурите махорочки, откушайте воблы.
– Опять вобла?
– засмеялся Женька.
– Ах, вы не любите воблу?
– подхватил Колыванов.
– Федя, приедет кухня, возьмешь его порцию.
– Ладно, - с готовностью согласился Федор.
– Может, он и пшенку не любит?
– Люблю, люблю!
– поспешно сказал Женька.
– Известный поэт обожает пшено с детства!
– засмеялся Колыванов.
– На чем мы остановились? Ага!.. Вдруг шум, гам, дым коромыслом! Что такое?
– Степа, - улыбнулась Глаша.
– Ваша правда, Глафира Ивановна, - согласился Колыванов.
– Идет Степан Барабаш! Ты кто будешь, Степа?
– Токарь он, - подсказал Федор.
– Идет наипервейший токарь Степан Алексеевич. А почему шум? Колыванов обвел всех смеющимися глазами и сам же ответил: - А потому, что встретился он на парадной мраморной лестнице со своим закадычным дружком...
– Агроном я!
– успел вставить Федор.
– Извините, не знал, - приложил руку к сердцу Колыванов и спохватился: - А как догадался, что про тебя речь?
– Ну...
– широко улыбнулся Федор.
– Шум, драка...
– Вопросов не имею, - поклонился Колыванов.
– Встретился Степан Алексеевич с агрономом полей товарищем Федей и, как всегда, поднял дискуссию по крестьянскому вопросу!
– А Глаха?
– не выдержал Степан.
– Задерживается, - тут же ответил Колыванов.
– Опаздывает уважаемая всеми Глафира Ивановна. Наконец стучат по ступенькам ее ботинки - и в дверях она! Ты кто, Глафира?
– Не знаю...
– застенчиво сказала Глаша и быстро взглянула на Степана.
– Я учиться буду.
– В дверях - всероссийский ученый Глаха!
– торжественно объявил Колыванов.
– Платье на ней синее... переливается, как волны! И никаких ботинок! Наврал я про ботинки... Туфли на тебе, Глаха! Самые красивые!.. Как у балерины!
Глаша посмотрела на свои заляпанные грязью ботинки, поджала под себя ноги и спросила:
– А опоздала я почему?
– Опоздала-то?
– задумался Колыванов и подмигнул ей.
– А глаза от дыма промывала. Чтоб красные не были!
– Может, у меня и не от дыма вовсе...
– вздохнула Глаша и спохватилась: - А про себя почему ничего не сказал? И про Настю?
– Почему это про меня и про Настю?
Колыванов смешался и погрозил Глаше пальцем. Потом засмеялся:
– Насте одна дорога - в медики. Доктором будет. А я...
– Помолчал и сказал: - Не знаю, Глаха... Загадывать боюсь.
В пролом стены подул ветер, слабо тлевший костерок погас, от обугленных стропил сильнее запахло угаром.
Где-то на другом краю деревни слабо постреливали - видно, тревожили белых за рекой, те отвечали редкими пулеметными очередями. Потом потянуло дымком и запахом подгорелой каши.
– Кухня приехала, - сказал Колыванов.
– Степан, смени ребят у пулемета.
– Я со Степой пойду, - встала Глаша.
– Давай, - не сразу согласился Колыванов.
– Кто дневалит?
– Я вроде, - поднялся Федор.
– Готовь котелки, братва.
– Не снести тебе одному, - подхватил свою винтовку Кузьма.
– Пошли, Женька, пособим!
Бренча котелками, они вылезли через пролом в стене риги и пошли через огороды к разбросанным в беспорядке деревенским постройкам, за которыми угадывались выстроившиеся в однорядную улицу избы самой деревни. На дальнем ее краю постреливать стали чаще, Колыванов обеспокоенно прислушался и сказал Степану:
– Давай к пулемету, Степа... Ребят посылай туда.
– Может, я тоже, Леша?
– сунул за пояс две гранаты Степан.
– Здесь-то не полезут.