Там, за поворотом…
Шрифт:
— Сам ты драндулет. Это вело-мото ДКВ, — ответил Кирка.
— И не угнали, а купили, — добавил я.
— Ничего себе, богачи, купили. Так я и поверил. Это в милиции заливать будете. Где вы столько грошей взяли? — сказал Вовка все с той же усмешечкой. А я разозлился за усмешечку и за недоверчивый тон.
— Ладно, пошли, — сказал я Кирке и двинул машину вперед. Земсков пошел рядом.
— Летом покатаемся, да?
— Кто покатается, а кто и посмотрит, — бросил я на ходу.
— Где-нибудь учишься? — спросил Кирка.
— Не, я уже ученый. У меня свои дела, — он выплюнул окурок. — Ну, бывайте, — и, сунув руки в карманы шинели, пошел прочь. Мы даже не оглянулись, не до него было.
С трудом мы вкатили машину на второй этаж в Киркину квартиру
С этого дня мы с Киркой все время испытывали тихое радостное возбуждение.
И в школе дела наши шли хорошо. Как ни странно, приличная учеба не требовала особенного напряжения. Домашние задания давались нам легко, и делали мы их быстро. Может быть, все это получалось потому, что нам не терпелось заняться своей машиной. А мы с Киркой договорились, что, как приходим из школы, сначала по-честному делаем уроки и только потом занимаемся вело-мото. Вообще мы здорово изменились, даже наши матери были довольны тем, что мы не болтаемся целыми днями по улице и не приносим из школы двоек и замечаний в дневнике. Они, конечно, сначала насторожились — и Мария Сергеевна, и моя мать, — но потом поверили, что с вело-мото все в порядке, что мы его нигде не свистнули. Правда, пришлось признаться, что мы давно копили деньги, заработанные пилкой дров, и даже дать адрес Ивана Николаевича. Моя мать ходила к нему, выясняла, правду ли мы говорим, — она не верила сначала, что нам продали мотоциклик так дешево. Ну, а потом уж наши матери были довольны, что мы попритихли. Мария Сергеевна даже не ворчала на то, что весь коридор пропах бензином и смазочным маслом, потому что мы без конца смазывали и чистили нашу машину. Все вечера мы проводили около нее или за книгами о мотоциклах. Мы уже знали каждый болтик, любую гаечку в нашем вело-мото. Мы начистили его так, что он сверкал, как хирургические инструменты. И чем больше мы возились и чистили, тем сильнее хотелось нам испытать его. Мы уже пробовали прокатиться по коридору только на педалях, не заводя двигателя. Это было здорово, хотя педали крутились туговато. И мы торопили время, чтобы быстрей пришла весна и можно было бы попробовать мотор. Нам казалось, что стоит только поднажать на педали, чуть разогнаться, отпустить сцепление, и мотор затарахтит задорным ритмичным таканьем и машина рванется вперед. Я даже похудел от нетерпения. А весна все не наступала, дни тянулись медленно и нудно, и уже не было никаких сил терпеть. Мы решили завести мотор прямо в квартире.
Мария Сергеевна ушла на дежурство в больницу, а мы перекатили вело-мото на кухню и открыли форточку. Потом из двух чурбаков и доски устроили подмостки, чтобы заднее колесо машины не касалось пола.
— Ну, — сказал Кирка и шумно вздохнул, — садись!
— Лучше ты, — хриплым от волнения голосом ответил я и, наклонившись, открыл бензиновый краник, несколько раз надавил на кнопку карбюратора.
— Держи за седло и руль сразу, мало ли, сорвется, — Кирка сел в седло и выжал рукоятку сцепления. Я ухватился за шейку руля и задний щиток.
— Давай.
Кирка нажал на педали, и заднее колесо сделало первый медленный оборот, потом завертелось быстрее.
— Еще! — крикнул я, хотя в кухне было тихо, только слышался легкий шорох цепи по звездочке и шелест воздуха в спицах колеса. Машину потряхивало, и я держал изо всех сил, а Кирка все крутил и крутил, пока не стало видно проблесков спиц.
— Отпускай! — снова закричал я и тут же увидел, как он плавно разжал пальцы на рукоятке сцепления.
Мотор зачихал, потом что-то в нем булькнуло и стихло, а колесо остановилось, сделав ленивый полуоборот.
— Эх, ты, — я отпустил шейку руля.
— На, попробуй сам, знаешь, как тяжело, — Кирка был красный и часто дышал.
— Слезай!
Он нехотя слез с седла.
— Держи-ка. Сейчас увидишь, что заведется, — сказал я. Была такая уверенность, что у меня-то мотор заведется, должен завестись.
— Погоди, передохну, — Кирка прошелся по кухне.
— Надо было помочь мотору педалями, — сказал я.
— Вот садись и крути, — он взялся за руль. Я быстро сел в седло, взялся за резиновые рукоятки.
— Ну, держишь?
— Давай.
Я нажал на педали и чуть пригнулся к рулю. Машина задрожала, телом я почувствовал эту дрожь и закрутил еще быстрее.
Сейчас! Сейчас! — торжествующе подумал я, и, отпустив сцепление, стал помогать мотору педалями.
Мотор сначала звонко чихнул, потом раздалось «тук-тук».
— Газуй! — крикнул Кирка, и я крутанул рукоятку газа, но послышалось чавканье, а потом какой-то жалобный всхлип. Крутить педали стало очень трудно, и я перестал. Когда я слез с вело-мото, ноги были ватными.
Весь вечер мы сменяли друг друга в седле, но мотор так и не завелся. Только вся кухня провоняла бензином, потому что он стал вытекать из карбюратора.
Я вернулся домой поздно, и когда разделся и лег, то мне все казалось, что ноющие от усталости ноги крутят и крутят тугие неподатливые педали.
Мы еще несколько раз пытались завести мотор, но бесполезно, и немножко загрустили от этого, хотя и надеялись, что рано или поздно двигатель должен заработать, потому что, судя по книгам, которые мы прочли, все детали у него были на месте. Конечно, тогда мы ничего не понимали в моторах, ни в мотоциклетных, ни в автомобильных, — даже не знали, как проверить, есть ли на электродах свечи зажигания искры, но было у нас какое-то чувство, что наш вело-мото в полном порядке и должен работать исправно. Нам очень хотелось этого. Но ничего не получалось, в цилиндре беспомощно всхлипывало, карбюратор становился влажным от перелившегося бензина, а двигатель не хотел заводиться. Только потом я понял, что техника не любит неумелых полузнаек, она подчиняется лишь сведущим. Но в то время мы с Киркой меньше всего понимали глубину своего невежества. Казалось, что мы все знаем и умеем. И когда двигатель нашего вело-мото упорно не хотел заводиться, мы загрустили. А тут, как на зло, чуть ли не каждый день на улице попадался Вовка Земсков и со своей кривой усмешечкой спрашивал ехидно:
— Эй, делаши, когда драндулет на помойку выбрасывать будете?
Вовка уже не носил свою худую шинель. У него появилось полупальто с косыми карманами и меховым воротником, пушистый треух, который он лихо надвигал на вечно прищуренные глаза; обут он был в высокие сапоги с голенищами, старательно собранными в гармошку. И курил Земсков уже не окурки, а настоящий «Беломор», а иногда и «Казбек». И говорил он с нами слегка презрительно, не разжимая зубов. Честно говоря, мы немного робели перед ним, потому что это был уже не прежний Вовка. Теперь мы чувствовали разницу в возрасте. И поэтому насмешки его казались особенно обидными. И в то же время я ловил себя на том, что хочу быть похожим на него: носить лихо сдвинутую на глаза пушистую шапку и сапоги гармошкой, небрежно сквозь зубы сыпать блатной скороговорочкой, жевать в углу рта длинную папиросу, с независимым видом оглядывать прохожих и стоять, небрежно оперевшись на дверь парадного, засунув руки в косые карманы полупальто и остро растопырив локти. И чувство обиды мешалось во мне с самолюбивым желанием унизить Земскова.
«Погоди, — думал я, — вот заведем машину и будем кататься, тогда первый побежишь за нами».
А машина не хотела заводиться. И все стало не в радость: и начинающаяся дружная весна, и даже хорошие отметки в школе. А вдобавок от знакомого курсанта мы с Киркой узнали, что летная спецшкола существует последний год, ее расформировывают, потому что теперь есть суворовские и нахимовские училища, — и мы совсем пали духом. Хмурые, молчаливые ходили мы в школу, а после занятий уныло шатались по окрестным улицам. И тут нам помог случай.