Там, за рекою, — Аргентина

Ганзелка Иржи

На верхней палубе ни души. Лишь внизу, в трюме, при мерцающем свете двух ламп вокруг стола над костяшками сидели китайцы и молча играли в маджонг. Звонкое эхо беспомощно бьющегося гребного винта минутами сливалось со щелкающим звуком костяшек, которые худой кок сгребал в кучку и перемешивал для новой партии. За его руками сосредоточенно следило несколько пар глаз тех, кто находился вокруг стола и в полутьме двухъярусных коек каюты.

Юнги только что домыли палубу на корме и неслышно, по-кошачьи, удалились.

Три дня назад на пристани в Кейптауне американский нефтепромышленник с сигарой в зубах и с мыслями на Уолл-стрите наблюдал, как служители уносят гору его чемоданов

на судно. Сейчас он бегает по верхней палубе и старается сбросить в море хотя бы полкило своего веса. Сегодня, так же как вчера и позавчера, пятьдесят два раза обегает он застекленную галерею; в конце беговой дорожки, возле спущенного бассейна, осторожно сбавляет скорость, чтобы не поскользнуться на свежевыдраенной палубе, и то и дело подносит часы к близоруко сощуренным глазам. Дамы в шезлонгах после каждого круга отрываются от иллюстрированных журналов и сочувственно кивают спортсмену. Нефтепромышленник-спортсмен пробегает последний круг и привычно направляется к высокому стулу у стойки бара.

— Tr'es bien, tr'es bien, мсье Томпсон, сегодня у вас время на двадцать четыре секунды лучше. Пока мы доедем до Би-Эй, [1] вы станете чемпионом. Виски или джин?

Говорящий по-французски джентльмен неопределенного происхождения и неопределенного рода занятий бодро похлопал нефтепромышленника-спортсмена по плечу и перешел на английский.

— О'кэй, мистер Томпсон, джин. Завтра к вам присоединюсь и я, только вам придется дать мне хотя бы десяток кругов фору.

1

Би-Эй — сокращенное «Буэнос-Айрес», от английского «В.A.» (Прим. перев.)

Море как зеркало. Внизу при свете двух ламп все еще играют в маджонг.

На один узел медленнее

«Буассевен» неутомимо бороздит южную Атлантику. Он делает на узел меньше, а нефти пожирает на две тонны больше, чем рассчитали для него инженеры, потому что он идет без груза.

Здесь, в южном полушарии, не так боятся войны. Поэтому суда, плывущие от мыса Доброй Надежды к континенту Больших Надежд, не набиты битком, как те, что плывут из Европы. В Дар-эс-Саламе из трюма выгрузили несколько десятков тракторов с военных складов на Филиппинах. Их отправили в Танганьику, чтобы там на плантациях земляного ореха они позабыли о разрывах гранат и ужасах болот Новой Гвинеи. В Кейптауне вытащили из трюма на свет божий несколько грузовиков, рожденных в южноафриканских сборочных цехах североамериканских автомобильных заводов порта Дурбан. Потом с мола исчезли двадцать ящиков с черным клеймом. Прежде чем поднять их краном в воздух, трое негров старательно обвязали груз двухдюймовыми тросами, в то время как десять других мужчин, будто невзначай оказавшихся рядом, косились то на ящики, то на море и прохожих. Нет, нет, они не безработные и не туристы. Это тайные агенты.

Грузятся ящики с золотом, добытым в иоганнесбургских месторождениях. Ожидаешь увидеть кордоны вооруженных полицейских, патрули на каждом углу, грузовик с драгоценным металлом, который под рев полицейских сирен мчится к порту. В действительности же ничего подобного. Трое рабочих, десять тайных агентов. Поди угадай, в каком ящике золото, а в каком страусовые перья. Удельный вес золота, правда, несколько иной, чем у перьев. Но ящики одинаковые, не отличимые друг от друга. В одних — страусовые перья и булыжники, в других — солома с золотой сердцевиной.

«Буассевен» делает на узел меньше, потому что его ватерлиния

выше уровня моря. Нет груза. Когда в первый год после окончания войны на нем эвакуировали солдат из японских концлагерей на Филиппинах и в Индонезии, на палубы, в трюмы, в салоны первого класса, в машинное отделение, на капитанский мостик, в склады с рисом и гороховыми консервами набивалось более трех тысяч человеческих существ, для которых путь через Индийский океан был возвращением с берега смерти на берег жизни. При высадке десанта на Сицилию ватерлиния «Буассевена» погрузилась еще ниже. В то время люди заполнили даже спасательные шлюпки, облепили мачты и реи. «Буассевен», плывший в колонне, нес на себе 4 тысячи человек в полном вооружении.

Сегодня «Буассевен» плывет вдоль тридцатой параллели южной широты. На его палубе 193 солдата и офицера и 78 пассажиров. Прописью: семьдесят восемь. Транспортный кризис на юге.

В отсеках, этих глубоких пропастях из стали и дерева, где по расчетам акционеров пароходной компании и по судовым нормам должно находиться по крайней мере 10 тысяч тонн зерна, сейчас голо и пусто. Десять-двадцать ящиков, помеченных черной краской, и серебристо-серый автомобиль, привязанный тросами к скобам и стойкам, чтобы до прибытия в Америку он не тронулся с места.

В трюме нет рояля

Второй класс так же не может ехать без первого, как первый без второго. Первый приедет из Африки в Америку ничуть не быстрее, чем второй. Однако аргентинские таможенники, как истые джентльмены, отдадут предпочтение пассажирам первого класса и пустят их на берег — минутой раньше тех, кто не дал пароходной компании заработать больше. А третьего класса на «Буассевене» вообще нет.

Первый и второй классы. В них вся классовая иерархия пяти континентов: надменное, презрительное, равнодушное высокомерие туго набитых кошельков, несбывшиеся мечты полупустых и апатичная безнадежность совершенно пустых. И вот все эти противоположности, разбросанные на всех пяти материках света, по натертой до блеска лестнице я мокрому трапу хлынут в тесноту скорлупки, которая готовится отправиться в путешествие через океан. Хлынут в нее и застрянут, окаменеют в железных дверях, над которыми сияет маленькая бронзовая дощечка: «First class». Первый класс.

Это совершенно обычная железная дверь. Но она двулика. С одной стороны — убогая белизна краски, под которой холодит и предостерегает тяжелый металл. С другой — лаковый глянец дорогого дерева, инкрустированная рама окошка, до блеска начищенный медный засов. Табличка над дверью и засов — это если вы смотрите из второго класса. С обратной же стороны ничего подобного, потому что второй класс не должен опасаться любопытства первого. Барьер настолько надежен, что маляры сочли излишним делать надпись: «Вход строго воспрещен».

Барьер, разделяющий два мира, втиснутых в жалкую скорлупку среди Атлантического океана. В одном из этих миров есть зеркально натертый паркет, толстые ковры, картины голландских мастеров, хрустальные люстры, комфортабельные спальни с вентиляторами и ваннами, курительные салоны, салоны для игры в бридж, салоны-читальни, чайные салоны, танцевальные салоны, дневной рацион из восемнадцати блюд, выложенный кафелем бассейн с пресной водой и рояль.

В другом — тесные каюты, переборки из стальных листов, железные двухъярусные койки, общий умывальник, общий душ и общий вид на море сквозь толстые стекла иллюминаторов. Пол без ковров и коридоры с кухонной вонью, уборные и затхлые каюты, из которых женщины не выходят за все время пути, потому что им вывернуло желудки. Во втором классе рояля нет.