Тамбовский волк
Шрифт:
— И все из-за твоих глаз?
— Ну да! Если уж я родилась такой, кто же в этом виноват?! Правда, один раз мне все-таки повезло, мой тренер по спортивной гимнастике меня тоже совсем не боялся! И я влюбилась в него по уши. И даже, как Татьяна Ларина, написала ему письмо.
— И что же тренер?
— Он очень испугался…
— Он был женат?
— Нет. Но с перепугу тут же женился на дуре какой-то!
— Почему же дуре?
— Да это за километр было видно! Голова с кулачок, плечи — во! Зато чемпионка Европы по плаванию! Гимнастику я бросила. И вот встретила вас…
— А до меня — Вадима.
— Помада была
— Я знаю.
— Зачем же вы тогда ею мне в нос тыкали?
— Тогда я еще не знал.
— Значит, вы обо мне тоже думали?
— Думал.
— Я вам хоть немножко нравлюсь?
— Конечно.
— Для меня это очень, очень важно. Вы еще не трусите?
— Почему еще?
— Ну, все-таки я признаюсь вам в любви…
— Нет, я не трушу.
Кристина закрыла глаза и из-под ее ресниц выкатились две слезинки. Они катились по зардевшимся от волнения щекам, и Кристина, улыбаясь, шептала:
— Теперь я понимаю, что значат слова "слезы радости".
— Кристина…
— Мне сейчас хорошо… Правда-правда! Вы потом поймете, почему для меня сегодня было так важно все, что сейчас со мной происходит! Я очень боялась этого разговора… Но теперь я счастлива! Вы не смеетесь?
— Нет.
Кристина открыла глаза.
— Я сегодня рассказала отцу о нас с вами. Если бы была мама, я бы могла все рассказать ей… На глаза Кристины снова навернулись слезы. Чтобы Принц не смущался, она вновь улыбнулась.
— Что же вы сказали отцу?
— Что люблю вас… Что вы женаты… У вас сын…
— И что отец?
— Назвал дурехой. Сказал, что вы посмеетесь надо мной, а когда переспите со мной, то бросите меня…
— Ты ему поверила?
— Он сказал, что так делают все мужчины.
— Тебе попадались только такие?
— У меня вообще не было мужчин…
— Разве среди рокеров…
— Я же сказала вам, что меня все боятся! Зачем мне такие мужчины…
— А Вадим?
— Я думала, смогу, хоть с ним. Даже «травку» принесла, чтобы забыться. Не смогла. А потом, когда с ним все это случилось, я думала, что умру от страха! За что его так?
— Чтобы ты боялась еще больше.
— Кого?
— Змею в роговых очках. Кристина, тяжело переводя дыхание, торопливо заговорила:
— Не будем больше об этом говорить!
— Кристина, чтобы помочь тебе и твоему отцу, я должен знать все. Почему ты боишься Волонского?
— Он… он… Не могу!
— Мы можем только вместе избавиться от этой змеи. Но если ты мне не доверишься, один я ничего не смогу сделать. Сейчас мы с тобой одни. Здесь никого нет. Решайся.
— Мы не одни.
Старицкий невольно оглянулся.
— Он с нами.
— О ком ты говоришь?
— О… Витольде Витальевиче.
— Ладно. Ты переутомилась. Давай поговорим о чем-нибудь другом…
— Это случилось в Швейцарии, когда мне было три года… До этой страшной ночи я ничего не боялась… Я любила разговаривать с цветами, деревьями, птицами. Дружила с Домовым…
— С Домовым?
— Да. Его звали Жан. Он жил на чердаке нашего дома, и его никто не видел, кроме меня. Я гуляла с ним по парку, а когда уставала, он брал меня на руки и нес к ручью. Я любила отдыхать у воды. Я спрашивала его:
— Жан, а кто расчесывает деревьям ветки по утрам? И он отвечал:
— Ветер расчесывает ветки на деревьях.
— А чье лицо я вижу перед собой в воде ручья?
— Это солнечные зайчики рисуют твой портрет, чтобы ты радовалась, глядя на себя…
Как бы я хотела, чтобы в моей жизни не было той ночи… Но она была, и я до сих пор помню ее до мельчайших подробностей. Я проснулась от страшного грома, расколовшего небо на две половины. Сверкнула молния, и снова загрохотало, да так, что я испуганно спряталась под одеяло. И вдруг от резкого порыва ветра открылось окно, и я услышала, как за окном стонут деревья под бешеным натиском терзающего их ветра. Сучья ужасно трещали. Ветер ворвался в комнату, длинные занавески на окнах ожили и стали протягивать ко мне свои руки. Они старались схватить меня за волосы. Я впервые в жизни испугалась и выбежала из комнаты. Я знала, что отец уехал по делам и вернется домой только завтра. Я побежала в спальню мамы. И там испугалась еще больше. Окна в спальне были открыты настежь. Вой ветра смешивался со стонами моей мамы. Она вопила, кричала, рыдала! А какое-то страшное существо, набросившееся на нее, терзало ее и злобно рычало! А она никак не могла вырваться из-под него! В спальне было темно, и я не знала что делать. И тогда я стала звать на помощь своего друга: "Жан! Жан!" Теперь-то я понимаю, что это была ночь любви моей мамы и Волонского. Мне казалось, что он убивает ее. Жан почему-то не появился, и тогда я сама бросилась спасать маму. Озверевший от страсти любовник, увидев меня, вскочил с кровати и стал принуждать меня к оральному сексу. Мама кричала: "Не смей!" Она пыталась защитить меня, но Волонский отбрасывал ее от себя, продолжая оральный секс с трехлетним ребенком. Кончилось тем, что горячая, липкая, горькая жидкость изверглась в мое горло и я чуть не задохнулась. Мама рыдала, я была почти без сознания, а Волонский, вращая глазами и злобно скалясь, кричал:
— Если ты кому-нибудь скажешь о том, что здесь было, то я приду ночью и разорву тебя на куски! Поняла, что я сказал? Поняла?..
Он повторял это десятки раз, а у меня не было сил даже ответить. Взбешенный моим упорным молчанием, Волонский стал выкручивать мне руки и грозить кулаком. Тогда-то я и увидела на его пальце тот перстень со змеей, с которым он не расстается и поныне.
— Но я его видел без перстня.
— Значит, он одевает его специально для меня, чтобы я не забывала о той ночи.
— Потом, когда ты стала старше, он тоже домогался тебя?
— Да, постоянно. Это у него стало какой-то навязчивой идеей. Но мне каждый раз удавалось улизнуть. Даже после этой подлой ночи мама продолжала с Волонским любовные отношения. Отец ничего не знал, а я боялась сказать.
— А брат?
— Отец всегда брал брата с собой, когда уезжал. А мы оставались с мамой одни.
— Почему же мать не порвала с Волонским?
— Наверное, боялась так же, как я, что вдруг все откроется. А может, любила?
— А днем Волонский у вас бывал после этого?
— Да. Вот с тех пор я и возненавидела трусливых мужчин. Когда мы все сидели за обеденным столом, я смотрела на Волонского и видела, как у него трусливо бегают глазки за стеклами роговых очков. И стоило мне произнести за столом слово «папа», как у Волонского даже застывала рука на мгновение в ожидании того, что я скажу дальше. Так мы и жили: днем он боялся меня, а каждую ночь я боялась его.
— Даже если отец не уезжал?
— Да.
— Ты так и не решилась сказать отцу?