Тамерлан. Железный Хромец против русского чуда
Шрифт:
– Прекрасно поживает, но жаждет, когда ты снимешь с него черный колпачок и спустишь с руки. Засиделся совсем.
Тукле-Аяк был охотничьим соколом редкого черного окраса – птицей молодой, сильной, добычливой. Завидовали хану вельможе, а персы так и вовсе просили продать птицу, предлагая за нее золото по весу ее. Но что хану золото? Один блеск! Что может сравниться с азартом охоты, когда кровь кипит в жилах и сердце отчаянно колотится?
– Скоро, Кутлукай, уже скоро. Сегодня – прием диван-беги, потом – Нур-Девлет, к дочкам-близнецам Ханеке и Кюнеке обещал зайти. Завтра – обещал сыновьям Искандеру, Кучуку и Абу-Саиду
– Вот так всегда, глубокоуважаемый хан. На первом месте – барсники.
– Барсами еще мой дед, Кутлук-Ходжа занимался. Как я могу отказаться от такой охоты?
Кутлукай склонился в поклоне, а Тохтамыш проследовал мимо.
Войдя во дворец, он задержался, раздумывая: пойти на женскую половину или сразу – в свои покои? Пожалуй, сначала в зал приемов. Деньги – главное! Сама армия удовольствуется и трофеями, а нойонов, беков и прочую знать прикармливать надо.
В этом отношении хорошо Тимуру, врагу его. У него в войске гулямы, воины умелые и самое главное – беспрекословно подчиняющиеся своим начальникам. И об умении их пользоваться особыми приемами легенды ходят. Каждый из них должен уметь на скаку кончиком копья поддеть колечко, которое другой гулям двумя пальцами держит.
У Тохтамыша же конница – в основном из ополченцев, диких степняков. На лошадях они ездят отлично, садясь на них сызмальства. Из луков стреляют метко, саблями рубятся отчаянно. Но! Воинского порядка не любят, дисциплины не понимают, и выбить из них этого нельзя – не понимают, и научить их этому невозможно.
Да еще и с союзниками, с их войсками считаться приходится! Одна русская пехота чего стоит. Вон, суздальский князь сыновей своих, Семена и Василия, с воинами прислал. А коней не дал, да и сражаться урусы только в пешем строю могут. Спору нет, нужна пехота – с флангов прикрыться, при осаде городов. Но уж больно медлительна!
После разговора с диван-беги, долгого и тягостного, хан направился к дочерям. Раз обещал – слово надо держать.
Войдя на женскую половину и подойдя к комнатам близняшек, он услышал девичий визг. Пинком ноги он распахнул двустворчатую дверь.
Одна из близняшек при его появлении прекратила кричать. Платье ее было обрызгано чем-то темным. Рядом с растерянным видом стояла побледневшая служанка с чайником в дрожащей руке.
– Хан, она испортила мое платье! – Ханеке вскочила и бросилась к отцу.
– Успокойся, девочка, она больше не войдет в твою комнату. Эй, евнухи!
В дверях появились двое мужиков с расплывшимися, по-бабьи безволосыми лицами.
– Выпороть служанку плетьми и пусть ухаживает в конюшне за ослами!
– Слушаемся, эфенди!
Евнухи подхватили испуганную служанку под руки и поволокли на задний двор к хозяйственным постройкам.
Тохтамыш погладил Ханеке по голове, с гордостью глядя на расцветающую юную дочь, и подумал: «Совсем уже взрослая стала, скоро четырнадцать лет исполнится. Пора приглядывать ей жениха, а потом – и замуж. Только с женихом не прогадать бы – чтобы из знатного и уважаемого рода был, где воинов много, дабы в верных подданных ходил, на кого опереться можно». Помнил еще хан времена замятни, когда за короткое время сменилось двадцать пять правителей Орды. Некоторые по три месяца всего успели посидеть на троне. Кого потом претенденты зарезали, кого отравили, потому как недальновидными были. Пришел к власти – в первую очередь недовольных и конкурентов убери. Если надо – казнить можно, придумав подходящий повод, или из Орды выслать, чтобы не мутили народ. И никто тогда слова поперек сказать не сможет. Хан в Орде – всевластный хозяин, может казнить или миловать любого. Сам Тохтамыш прошел через это, на своей шкуре почувствовал жесткие законы ханского двора и успешно применял их. Недовольные, конечно, были – как без этого, но и Тохтамыш не дремал, окутал сетью доносчиков всю Орду.
Особенно беспокоило его положение в Крыму. Города крымские далеко, от соседей, греков да генуэзцев, всяких мыслей дурных нахватались. Подчинить бы себе весь Крым, но это – война. А у хана сейчас другие заботы – вон, лазутчики доносят, Тимур снова зубы точит. Спит и видит Железный Хромец, как бы Орду себе подчинить, лишить ее могущества. Ведь Орда – перекресток торговых путей, это поток дани от русских княжеств, это водный путь на север. Только Аллах на его стороне. Были уже битвы с Тимуром, и хоть хан победы не одержал, так хоть на престоле сумел удержаться и власть сохранил. По всему выходит – ничья в военном раскладе, как в шахматах.
Лазутчики подвести не должны, сообщат вовремя. Это Тимуру с войском идти далеко, а хан за десять дней войско, которое не будет вымотано долгим переходом, соберет. Единственное, над чем подумать надо, – так это над переправой. Итиль – река широкая, полноводная. Пожалуй, послать в Булгар кого-то из нойонов надо, пусть суда речные пригонят, тогда воинов и лошадей переправить можно. У булгар судов много, не убудет.
– Ты о чем задумался, отец? – прервала его раздумья дочь.
– О делах государства и замужестве твоем.
Щеки дочери вспыхнули.
– Наверное, уже присмотрела себе багатура?
– Да, отец!
– И кто же он, из какого рода?
– Нуруддин, сын Идигея, – едва слышно произнесла Ханеке.
– Что?! – Тохтамышу показалось, что он ослышался. – Повтори!
– Нуруддин, сын Идигея…
– Не бывать тебе замужем за Нуруддином! – чуть не закричал Тохтамыш. – Ты же знаешь, что он – сын изменника и предателя. Отец его к Тимуру хромоногому переметнулся, чтобы их обоих Аллах покарал!
Ханеке стояла, опустив глаза.
– По сердцу он мне, – прошептала она.
– Я тебе сам мужа подберу достойного, чтобы из знатного рода был, богат и удачлив, в битвах себя храбрецом проявил. А главное – чтобы род его мне предан был и не злоумышлял измены.
Хан резко повернулся и вышел из девичьей.
Вот всегда так. Печешься о силе государства, о благоденствии подданных, а о дочерях забыл. А они, паршивки, не на тех смотрят. Ничего, он подберет им – и как можно скорее – видных мужей. И пусть Ханеке выбросит этого Нуруддина из головы. Как только ей в голову такое могло прийти?!
Немало расстроенный, хан прошел в свою опочивальню и улегся в халате на широкое ложе под балдахином. Надо обдумать, за кого выдать дочерей-близняшек. Хан и не сомневался, что они не посмеют ослушаться отцовской и ханской воли.
В опочивальню не слышно вошла рабыня в шароварах и полупрозрачной короткой кофточке по здешней моде. В мочке ее уха поблескивала модная серьга, указывая на принадлежность к рабам. Она поклонилась низко и спросила нежным голосом.
– Чего желает эфенди? Сладкого шербета, сушеного урюка или гранат?