Тамерлан
Шрифт:
Минуло пять лет службы Тимура у Казагана. Все вроде бы указывало на то, что он поставил на верную карту и что карьера его была обеспечена, как вдруг, в начале 1358 года, эмир пал от руки Кутлук-Тимура, сына Боролдая, мусульманина из рода Орнатов, главного предводителя племен, населявших территорию между Амударьей и Кандагарскими степями. Феодалы восстали друг против друга. Сына жертвы, Мир-Абдаллаха, человека ни на что не способного, изгнали Хаджи-барлас и Баян Сельдуз. Наступила полная анархия. Осторожный Тимур посчитал, что выгоднее было бы возвратиться в родной город. Прибыв туда, он нашел больного отца, спасавшегося молитвами в одной дервишской обители, а также то ли настоящего, то ли мнимого «дядю», Хаджи-барласа, возглавившего большой род и, заодно,
Трансоксианская знать была готова сохранить власть, трудно было решить, кому можно было бы ее доверить. Претендентов было множество. Тимур, отец которого вскоре умер, имел позиции далеко не самые лучшие. Впрочем, вначале даже речи о нем не шло: у него имелись друзья и сторонники, но годные лишь на роли второго плана, не более того. Человек еще молодой, среди известных политических предводителей он значил мало, не являясь даже хозяином у барласов. И все же ему удалось занять место в ряду основных претендентов, бок о бок с Хаджи-барласом, своим шурином Хусейном и Баязидом, вождем могущественного рода Джалаиридов.
На ханской службе
Как раз тогда хан илийских монголов, настоящий хан-Джагатаид, Тоглуг-Тимур, решил, что настало время восстановить единство империи. В 1360 году он совершил набег на Трансоксиану. Баязид Джалаирид поспешил ему навстречу и к нему присоединился. Времени для того, чтобы определиться: сопротивляться ли, спасаться ли бегством, или сотрудничать, — у барласов было мало. Первый вариант казался невозможным. Хаджи-барлас избрал второй и увел часть племени в Хорасан. Тимур остановился на третьем, предварительно проконсультировавшись с религиозными авторитетами; он наговорил им массу лестных слов, но в случае неблагоприятного развития событий мог бы возложить ответственность на них. Выступив навстречу Тоглуг-Тимуру, он устроил пир в его честь и щедро одарил. Монголы, принявшиеся было за грабежи, были встречены как дорогие гости. [45]
Тимур интриговал, сорил деньгами, чтобы создать впечатление, будто бы его влияние на мусульман могло быть полезным для язычников с берегов Или, и разъяснял тем, кои желали его слушать, что, сотрудничая с оккупантом, он приносил себя в жертву во имя народа, таким способом спасая то, что могло быть спасенным, в то время как его «дядя» дезертировал. «Разумный план приносит пользы больше, чем сто тысяч воинов», — говорил он впоследствии, имея в виду свои ловкие, но малопочтенные сделки. Одним словом, он устроил так, что Тоглуг-Тимур впредь клялся только им. Когда последнему из-за бунта, погнавшего его в центр империи, пришлось покинуть берег Сырдарьи, он не нашел ничего более разумного, как доверить управление Трансоксианой — или, по утверждению других, Кешской провинцией — Тимуру, под команду которого поставил целую тьму, то есть корпус войск численностью десять тысяч сабель. На двадцать пятом году жизни Тимур возомнил, что своего добился.
Он ошибался. Как только илийцы ушли, возвратились люди Хаджи-барласа; они примкнули к Баязиду Джалаириду и нестроения возобновились. Действия Тимура были решительными. Он хотел одним выстрелом убить двух зайцев: сохранить верность Джагатаидам и избавиться от «дяди». Он его атаковал и разбил; однако минуло совсем немного времени и войска его покинули, увидев в нем слугу язычников. Ничего другого, как предстать перед Хаджи-барласом и покаяться, ему не оставалось. Его карта оказалась несчастливой: кроме жизни, он потерял все.
В 1361 году возвратился Тоглуг-Тимур, полный решимости покончить с этой беспокойной и невыносимой знатью. Она почувствовала это и струсила. В Хорасан устремились толпы беженцев. Некоторые феодалы оказали было сопротивление, но потерпели поражение. Большинство предпочло покориться. Тимур — первый. Хан, не заботясь о мотивировке своих решений, повелел придать смерти некоторых вождей: сначала Баязида, а потом Баяна Сельдуза. Видя для себя опасность, Хаджи-барлас вновь устремился в Хорасан, но неподалеку от Себзевара пал от рук то ли бандитствовавших наемников,
Привыкшая к независимости Трансоксиана возвращение под монгольское ярмо переносила плохо, ибо выгоды для себя не нашли в этом ни стоявшая у кормила власти тюркская знать, ни таджикская аристократия, связанная с ней значительно сильнее, чем можно было бы подумать, ни городское население, ни мусульманские массы. Ильяс-ходжа достоинствами отца не обладал. Монголы держались с трансоксианцами высокомерно; налогообложение было тяжелым; притеснения не прекращались; лихоимство процветало. Тимур сразу понял, что обстановка сложилась опасная. Сгустившиеся над его головой тучи выглядели грозовыми; надо было делать выбор: служить ли ханам далее или немедленно с ними порвать. С одной стороны, он всем был обязан монголам, с которыми у него имелось много общего, некое идеологическое сообщничество. С другой — он ощущал себя совершенным тюрком и был, как выразились бы нынче, патриотом. В одном случае он сохранил бы свое положение, надо сказать, весьма выгодное, но остался бы лишь актером второго плана. В другом — у него появился шанс стать первым, однако при неблагоприятном для него развитии событий он потерял бы все и ему пришлось бы все начинать сначала. [46]
Не любивший полумер и полууспехов, Тимур решился на самое трудное по выполнению, но сулившее максимальный выигрыш. Он сделал ставку на Трансоксиану, на тюрок, разорвав все контакты с ханом, подняв на щит идею независимости, одновременно вступив в тесные сношения с племенами, дабы постепенно подтолкнуть их к восстанию. Однако слушать его не захотел никто или почти никто. Жизнь Тимура оказалась под угрозой; видя, что открыто действовать невозможно, он бежал с намерением присоединиться к шурину Хусейну, подобно ему, лишенному всего, одному из редких «националистов», и способному дерзнуть и хоть что-то предпринять. Под охраной небольшого эскорта он встретился с ним у некоего родника. Свояки договорились объединить свои силы и совместно действовать в борьбе с общими врагами.
Жизнь-авантюра
Целых три года продолжалась жизнь, полная приключений, вдохновляясь которыми и добавляя в богатый художественный вымысел немного правды, славопевцы создали образ идеального странствующего рыцаря, стремящегося в мыслях к благородным делам, но не забывающего любить свою даму, красавицу Альджай, и, когда надо, рисковавшего жизнью. Многократно явленная неустрашимость, поразительные подвиги, неизбывная ненависть к врагам, щедрость победителя и сострадание к обездоленным — все это легло в основу Тимуровой популярности, и обо всем этом говорилось во время ночных дежурств, в воинских лагерях и в кишлаках; об этом же люди вспоминали, когда одерживалась очередная победа, и все соглашались с тем, что он ее заслужил по праву. [47]
Что может быть романтичнее легенды о молодой женщине, запертой в сундуке и брошенной в море злым царем и спасенной ее доблестным мужем? Что более способно подстегнуть фантазию, как не повесть об изгнаннике, сумевшем проникнуть в Самарканд, переодевшись нищим, и спрятавшемся в доме своей сестры Туркан-Ака и ходившем на тайные встречи со своими единомышленниками?
Свояки отправились в Хорезм в сопровождении жен и шестидесяти человек охраны, но путь им преградил отряд кавалерии, как говорят, в тысячу сабель, посланный хивинским эмиром, чтобы их схватить. Рубка была ужасная. Под Хусейном пала лошадь. Тимур копьем пригвоздил эмира к земле. К ночи в живых оставалось около полусотни врагов и шесть-семь человек защитников Тимура и Хусейна. Пользуясь темнотой, они скрылись. На двух женщин имелась всего одна лошадь, и, поскольку на первом же привале были украдены три других, им пришлось продолжить путь пешком. В конце концов беглецы нашли убежище в горах.