Тамерлан
Шрифт:
Не похоже, чтобы он очень любил поэзию, хотя поэтов цитировал; однако из его беседы с Хафизом, весьма вероятно, выдуманной, можно понять, что интерес к светочам литературы им проявлялся. Зато он обладал глубокими знаниями истории, что продемонстрировал «золотому мастеру» на этом поприще, великому историографу Ибн Хальдуну, чем совершенно его покорил. Как настоящий историк, он был внимателен к делам давно минувших дней; так, известно, что он совершил продолжительный визит в Пергам и что в Баальбеке, в одном из тех городов, где, согласно мусульманским легендам, Соломон предавался греховной любви, он попросил рассказать ему об этом достославном месте. [146]
Его религиозная культура производит впечатление значительной. Возможно, он приобрел ее в детстве, вращаясь в кругу людей, исповедовавших суфизм или что-то в этом роде, которые всегда окружали племя барласов. Подобно всем тюрко-монголам,
Тимур любил музыку — в частности, как кажется, игру на кифаре, — и все его праздники сопровождались концертами. Любопытно, что вкус его был эклектичен: он с равным вниманием слушал арабских, турецких, монгольских, персидских и китайских артистов. Воюя в разных странах, Тамерлан неизменно проявлял интерес к произведениям искусства, доставшимся ему в добычу; он их выставлял в дворцах или в парадных шатрах, при их подборе руководствуясь лишь удовольствием, которое ему доставляла их красота. Остается вопросом, не в Тариме ли он собрал первую коллекцию произведений его любимой манихейской живописи, а может, они были для него там куплены и после доставлены? Клавихо видел в его шатре золотой, инкрустированный эмалью и самоцветами поставец, в котором стояли шесть стеклянных сосудов и полдюжины чаш, декорированных жемчужинами; золотой стол, украшенный огромным изумрудом; дерево — багдадская добыча, — целиком изготовленное из золота, ствол которого имел толщину бедра; на нем вместо фруктов висели рубины, изумруды, украшения из бирюзы, сапфиры и жемчужины, а на ветвях сидели — тоже золотые — птицы; изъятую из османской сокровищницы большую, византийского письма икону, на которой были изображены святые Петр и Павел с Евангелиями в руках. [147]
Тамерлан заказывал портреты собственные, «то серьезные, то улыбающиеся», а также — членов семьи; кроме того — фрески, долженствовавшие описывать его битвы, аудиенции, празднества, неизменно требуя при этом сугубой правдоподобности, о которой мы уже говорили. Его интерес к архитектуре отрицать невозможно; это доказывают многочисленные памятники, построенные по его велению, а также неустанное внимание, с каким он следил за работами, руководил ими и вносил необходимые поправки.
Уже набило оскомину слышать, будто бы Тимур высылал в Самарканд творческую интеллигенцию из оккупированных стран, — так-де хотелось ему превратить свою столицу в самый красивый город на Земле, а свой двор — в самый блистательный в мире центр культуры. Это сильное преувеличение. Он слишком уважал художественную элиту, чтобы подвергать ее такому грубому принуждению. Конечно, он толпами перегонял мелких ремесленников и, разумеется, некоторое количество отменных мастеров, — хотя позволительно спросить, не завлекал ли он их скорее, как тороватый меценат? — но ни Ибн Хальдун, ни Хафиз не зашагали по трансоксианской дороге! Так что давайте избегать гипербол. Известно о переселении некоего лекаря из Дамаска, богослова из Шираза и музыканта из Багдада… Значительное число нужных людей было вывезено из Брусы, однако все они спустя время были освобождены. И если Самарканд на самом деле превратился в главный центр культуры Азии в конце XIV века и таковым оставался в веке XV, он разделил эту привилегию с другими городами, в частности с Гератом, и культурная, интеллектуальная жизнь вовсе не угасла в крупных городах как в самом Тимуровом государстве, так и за его пределами после, как утверждают, столь разрушительного там пребывания завоевателя.
Его обязательно представляют как личность суровую и сдержанную. Образ Тимура улыбающегося нас смущает. Нам кажется, что великие люди, и тем более великие полководцы, к улыбке не способны. Но портреты, на которых Великий эмир улыбается, видимо, все-таки родились не из праздной фантазии художников. Разве так уж невозможно, что у Тимура было чувство юмора и он умел ценить остроумие других? Забавные истории на сей счет, возможно, недостоверны, как многие другие анекдоты, но толика правды в них, наверно, есть. [148]
Повелев казнить придворных Мираншаха за то, что они вовлекли своего господина в разврат и тиранию, он помиловал шута за то, что дурак, прежде чем взойти на эшафот, поворотился к шедшему за ним эмиру и сказал: «После вас, Ваше Высочество, поскольку вам всегда хотелось быть впереди меня». А в Ширазе Тамерлан будто бы высоко оценил остроумный ответ
Талант военачальника
Историки вряд ли станут рассуждать о ратном таланте воина, неспособного повести в бой даже взвод; для них разумнее было бы воздать должное гениальности тех военачальников, за плечами которых долгая боевая жизнь и многочисленные блестяще выигранные победы. Если пользоваться этим единственным критерием (другие, на мой взгляд, неприемлемы), то Тимур есть гений подлинный. Он не был побежден ни разу (разве что в ранней юности) и одержал верх над такими полководцами, как Тохтамыш, который вовсе не был тем, кем можно пренебречь, или Баязид, — один из наиболее выдающихся воевод. Говорят, что гений — это всего лишь долготерпение, но это и огромная сила воли. Тем, от чего победа зависит прежде всего, Тамерлан обладал, а именно — верой в себя, в свою звезду, в бога войны, а также нацеленностью на победу и упорством. Некоторые его афоризмы и высказывания демонстрируют, до какой степени он сознавал, что все прочее лишь вспомогательные средства. Победы «не зависят от численности и вооруженности воинов, но только от тех чудесных дарований, которые Бог источает на своих любимцев», — заявил он однажды; в другой раз Тимур произнес со свойственной ему прямотой, но весьма разумно: «Лучше с сотней оказаться в нужном месте, чем не прибыть туда с тысячью».
Войска его любили, и он мог от них требовать все: покрыть тысячи километров по просторам Центральной Азии в поисках врага; в разгар зимы лезть в недоступные горы; отправиться на Ближний Восток, не успев отдохнуть после изнурительного похода на Индию; сойти с лошадей, чтобы превратиться в каменщиков, «саперов» или землекопов. Если его слушали, то потому, что он сумел установить безупречную дисциплину и запрещал всякое расслабление вплоть до завершения кампании; также потому, что регулярно выдавал жалованье (и нередко авансом); потому что сулил баснословную добычу; потому что знали, что он выигрывает все битвы подряд; потому что с рождения имел способность воздействовать на других, умея взглянуть так, что ослушаться было невозможно; но прежде всего потому, что он никогда не оставлял воинов одних, разделяя с ними их существование, страдания, усилия, лишения, а еще потому, что он так же, как они, рисковал своей жизнью. [149]
Тимур всегда был настроен на действие. Утверждают, что его походы были плохо подготовлены, так как он часто менял свои планы и импровизировал, повинуясь требованиям текущего момента, — однако все это скорее из области романистики, а не биографического жизнеописания. Мы уже говорили, что случаю он не оставлял ничего. Он настолько был дотошен, что у подножия крепостей приказывал рисовать красной краской места, которые должны были занять роты перед штурмом. Он отличался быстротой в действиях; если изучить историю войн, обнаружится, что это качество являлось основным у всех великих ратоводцев. Быстрыми должны были быть все и всё: и армия, и уведомлявшие его обо всем, что делалось на окраинах государства, скороходы, и, конечно, строительные работы, которые, как он говорил, должны были заканчиваться до того, как начались. Всегда нетерпелив, неизменно в спешке — и тем не менее, когда требовалось, Великий эмир умел быть терпеливым и даже тянуть время. Он всегда оказывался там, где его не ждали. Его появления поражали своею неожиданностью. Так, всего за семнадцать дней он пришел из Шираза в Самарканд, когда Тохтамыш, полагая, что он еще далеко, спокойно воевал в Трансоксиане; так, словно снег на голову, Тимур свалился на Багдад, где думали, что завоеватель еще далеко.
Нередко удивляются тому, что Тамерлан предпринял так много зимних кампаний, и, как правило, видят в этом тоже намерение нанести внезапный удар, привести врага в замешательство. Подобной точки зрения я не разделяю. Разумеется, надо рассматривать каждый случай в отдельности, и всякое обобщение опасно. Однако следует помнить, что он считал необходимым принимать во внимание географические и прочие особенности территорий, на которых предстояло действовать. Зима ужасна, но не более лета в его крайних проявлениях. Лошади его воинов были из той породы, которая была способна находить траву под снегом, и потому голод им не грозил, в то время как в самый разгар лета степь, высыхая, превращается в пустыню и, чтобы накормить животных, надо подниматься в горы. Строгие законы Центральной Азии запрещали охоту, дававшую значительную часть провианта, летом, разрешая ее в зимний период. Кроме того, мороз гарантировал сохранность мяса; снег, подверженный заражению менее воды, спасал солдат от жажды; да и замерзшие реки преодолеваются легче. [150]