Тамерлан
Шрифт:
Кроме Термеза, влиятельные представители духовенства были, конечно, и в других городах Мавераннахра, из которых для Тимура имели особенное значение его родной Кеши его столица Самарканд. В рассказе о прибытии к Тимуру в Карабаг зимой 1403/04 г. представителей духовенства после сейида Береке и термезских худаванд-заде отдельно названы только самаркандские шейх ал-исламы ходжа Абд ал-Эввель и его двоюродный племянник ходжа Исам ад-дин, кешский ходжа Афзаль и сыновья кешского шейх-ислама Абд ал-Хамид и Абд ар-Рахман; говорится о присутствии бухарских шейхов, но при этом не называется ни одно отдельное имя. Несмотря на то, что современником Тимура был знаменитый Беха ад-дин, основатель ордена накшбендиев, источники вообще ничего не говорят о каких-либо связях между двором Тимура и шейхами Бухары. Самаркандский шейх ал-ислам Абд ал-Мелик (двоюродный брат и предшественник Абд ал-Эввеля) упоминается и в рассказе о событиях 1383 г., когда он вместе с другими представителями религии старался утешить Тимура, слишком предававшегося горю после смерти своей сестры Кутлуг-Туркан-ага.
Не совсем обычная встреча была оказана Тимуру представителями духовенства в Хорасане в 1381 г. Еще в Андхуде юродивый Баба-Сенгу, считавшийся святым, бросил перед Тимуром кусок мяса от груди животного; Тимур объявил, что считает это благоприятным предзнаменованием и что бог, очевидно,
Историки, писавшие при Шахрухе, когда шариат получил преобладание перед законами Чингиз-хана, естественно, были склонны преувеличивать благочестие Тимура и его ревность к вере. Несомненно, что Тимур был покровителем улемов, беседовал с ними, как равный с равными, и относился с особенным уважением к потомкам пророка; кроме потомков самого Тимура, сейиды были в его государстве, может быть, единственными людьми, жизнь которых считалась неприкосновенной. Хафиз-и Абру, кроме того, сообщает, что Тимур заботился об укреплении веры и шариата, что в его время «никто не смел заниматься философией и логикой», что он никогда не вмешивался в денежные дела вакфов. Слова об отношении к философии, вероятно, преувеличены; сам Хафиз-и Абру дальше говорит, что Тимур покровительствовал и философам. Из светских наук Тимур лучше всего знал историю; слова Хафиз-и Абру о его познаниях в истории турок, арабов и персов вполне подтверждаются тем впечатлением, которое, по словам Ибн Арабшаха, вынес изсвоей беседы с Тимуром историк Ибн Халдун. Тимур, однако, имел также некоторые познания в медицине и астрономии; среди ученых, приведенных им в Самарканд, были также представители этих наук, как Хусам ад-дин Ибрахим-шах германский, «мессия и Гиппократ своего времени», мауляна Ахмед, врач и астроном, говоривший Ибн Арабшаху в 808/1405-06 г., что произвел астрологические вычисления за 200 лет. Есть, впрочем, известие, что Тимур не признавал астрологии и предпочитал гадать по Корану. Ревность к вере будто бы побудила Тимура закрыть увеселительные места в Багдаде, Тебризе, Султании, Ширазе, Кермане и Хорезме (старом Ургенче), несмотря на доход, который они приносили казне (об увеселительных местах Самарканда и более близких Тимуру городов ничего не говорится). Чаще, однако, для Тимура религия была орудием для достижения политических целей, чем причиной, определявшей его поступки. Тот же Тимур, который в Сирии выступил защитником Али и его потомков, вследствие чего сирийцы считали его ревностным шиитом, в Хорасане восстановил суннитское правоверие, в Мазандеране наказывал шиитских дервишей за оскорбление памяти спутников пророка. Вполне естественно, что мусульманские богословы в беседах с таким государем всегда опасались западни. Очень характерна сцена, происходившая в 1403 г. на Куре и рассказанная Низам ад-дином. Тимур спросил своих улемов, почему они не следуют примеру прежних представителей ислама, наставлявших своих султанов, и не дают ему никаких наставлений. Они ответили, что государь своими поступками сам дает всем пример и не нуждается в наставлениях таких людей, как они; только когда они убедились, что «это слово говорится искренне», они осмелились доложить о некоторых злоупотреблениях, имевших место в той или иной области.
Преданность боевых сподвижников была для Тимура, конечно, важнее, чем преданность улемов; естественно, что Тимур был прежде всего воином и князем монгольского типа, потом уже мусульманином. С представлением о «таджике» у Тимура соединялось представление о человеке, лишенном воинских доблестей и неопасном для врагов. Как представитель монгольских традиций, Тимур придавал большое значение родству с домом Чингиз-хана. Захватив в 1370 г. гарем своего предшественника Хусейна, он взял себе четырех из его жен, между ними Сарай Мульк-ханум, дочь хана Казана (в год низложения и смерти ее отца ей было пять лет, следовательно, она была лет на пять моложе Тимура).Детей у нее от Тимура, насколько известно, не было, но, как ханская дочь, она всегда считалась старшей женой Тимура, хотя в гареме Хусейна старшей была другая царевна, дочь хана Тармаширина, выданная после Хусейна замуж за джалаирского эмира Бехрама. По этой жене Тимур имел право на титул (ханского) «зятя» (гургин), который он носит, между прочим, на своих монетах. В 1397 г. Тимур женился на дочери могольского хана Хизр-ходжи, Тукель-ханум, которая в качестве «малой госпожи (кичик ханум) заняла второе место в гареме. Ханом был провозглашен в 1370 г. царевич Суюргатмыш; после его смерти, в 1388 г., на престол был возведен его сын Султан Махмуд. В отличие от последующего времени, Тимур не держал этих ханов взаперти в Самарканде, но брал их с собой во время походов; Султан-Махмуд-хан в 1402 г. участвовал в битве при Анкаре и взял в плен османского султана Баязида. По Шереф ад-дину, хан умер в том же 1402 г., но Низам ад-дин, писавший несколько позже, говорил о нем как о живом лице; по анониму Искендера, Тимур из уважения к хану еще год чеканил монету от его имени. Во всяком случае нумизматические данные показывают, что Тимур другого хана на престол не возводил и чтомонета до конца его царствования чеканилась от имени Султан-Махмуд-хана. Имя хана провозглашалось также по пятницам в хутбе. Нет, однако, никаких известий о том, чтобы Тимур когда-нибудь в присутствии войска, при торжественной обстановке,
Несмотря на присягу, принесенную Тимуру в 1370 г. всеми эмирами, Тимуру только после упорной борьбы с несколькими соперниками удалось сделаться действительным государем своего народа. Непокорность, кроме отдельных лиц, проявляли и целые племена, особенно племя джалаиров в северной части Мавераннахра (около Ходженда), которое за это подверглось наиболее тяжелой участи. Была принята мера, соответствовавшая нашему понятию о расформировании воинской части: улус джалаиров перестал существовать, и его остатки были распределены по отрядам других эмиров (1376 г.).
С самого начала своего правления Тимур делал то самое, за что прежде упрекал сына и внука эмира Казагана: строил крепости, окружал стенами города и этим нарушал заветы Чингиз-хана. Еще зимой 1365/66 г. Тимуром были выстроены стены вокруг города Карши, в 1370 г.- стены и цитадель в Самарканде, в 1380 г.- стены и дворец Ак-сарай в Шахрисябзе.Тем не менее Тимуру удалось примирить с собой своих чагатаев, создать из них дисциплинированную военную силу, слепо преданную своему вождю и по своему внешнему виду более походившую на войска Чингиз-хана, чем на обычный тип мусульманских войск.
О «чакатаях» и их особом положении в государстве Тимура несколько раз говорит Клавихо. По его словам, они могли «ходить везде, где хотят, со своими стадами, пасти их, сеять и жить, где хотят, и зимою и летом; они свободны и не платят податей царю, потому что служат ему на войне, когда он их призовет». В поход они брали с собой и жен, и детей, и стада. В истории Тимура часто встречаются термины, относящиеся к военному делу; тем не менее эта терминология не вполне выяснена. Для обозначения больших племенных групп одинаково употребляются термины иль и улус; в том же значении встречается и слово тюмень, собственно значившее десять тысяч. Тысяча обозначалась персидским словом хазаре, по-видимому, рано перешедшим к туркам и монголам, более мелкие воинские части - монгольским словом хошун. Есть известие, что в Моголистане хошуном назывался отряд в 1000 человек; из некоторых мест истории Тимура видно, что в Мавераннахре хошун заключал в себе всего от 50 до 100 человек. Приказы собраться на курултай (сейм, имевший при Тимуре, по-видимому, исключительно значение парада) или для похода передавались через туваджиев, должность которых считалась чрезвычайно важной, уступавшей только званию государя. При Тимуре был обычай, едва ли существовавший при Чингиз-хане, что с начальников частей при передаче им приказания государя брали расписку; для этой расписки был особый термин.
Военный строй был, в общем, тот же, как и в других турецких и монгольских войсках; но в деле военного искусства Тимур считался не только хранителем традиций, но и новатором. В битве с Тохтамышем в 1391 г. им был применен какой-то особый строй из семи больших отрядов, о котором раньше никто не слыхал. Кроме обычного движения войсковых масс, которое, конечно, не могло оставаться скрытым, были случаи появления войска Тимура там, где его никто не мог ожидать. Ибн Арабшах рассказывает, что Тимур придумал для своих воинов особый головной убор, по которому они могли узнавать друг друга, и назначил им разные места, где они должны были собираться; сам он двинулся из Самарканда как будто в сторону Ходжента и степи, но на пути неожиданно повернул в другую сторону, в разных пунктах стал собирать отряды своего войска и неожиданно оказался на крайнем западе Персии, в Луристане. Официальная история Тимура не упоминает об этой хитрости, но и по официальной истории появление Тимура в 1386 г., в начале так называемого «трехлетнего» похода, в Луристане оказывается совершенно неожиданным. Говорится о возвращении Тимура в 1385 г. в Самарканд, о зимовке около Карши, о решении идти на Иран, о собирании войска в Самарканде, о переправе через Аму-Дарью, о прибытии в Фирузкух и о быстром движении оттуда с пятой частью войска (туваджиямбыло приказано выбрать из каждого десятка людей по два) к Луристану.
Несмотря на крайнюю жестокость, с которой велись войны Тимура, мы в рассказах о подвигах отдельных богатырей, о их отношении к своему государю и даже к врагам встречаем эпические черты, напоминающие рассказы о европейском рыцарстве. Когда Тохтамыш в 1378 г. победил с помощью Тимура своего соперника Тимур-Мелика, был взят в плен один из богатырей последнего; Тохтамыш хотел его пощадить и принять к себе на службу; богатырь преклонил колени перед ханом и сказал: «Пока был жив Тимур-Мелик, я вел лучшую жизнь, как эмир и правитель; хотел бы я вырвать тот глаз, который видит тебя на его престоле. Если ты хочешь оказать мне милость, вели отрубить мне голову и положить голову Тимур-Мелика на мою голову, его тело на мое тело, чтобы его нежная и благородная особа не лежала на земле унижения». Желание верного богатыря было исполнено. Характерен также рассказ о приключениях в сирийской степи в 1393 г. двух богатырей Тимура, джучидского царевича Ибадж-оглана и чагатайского эмира Джелаля, сына Хамида. Оба изнывали от жажды и нашли только два глотка воды; Ибадж выпил глоток, но не утолил своей жажды и попросил Джелаля уступить ему свою долю. Тот по этому случаю вспомнил рассказ, некогда слышанный им от Тимура, о двух путниках, арабе и персе, изнывавших от зноя в пустыне; у араба еще оставалось немного воды; перс сказал, что только эта вода могла бы спасти его от смерти и что если араб даст ему ее выпить, то это будет лучшим доказательством прославленного благородства арабов. Араб ответил: «Я хорошо знаю, что, если я дам тебе воды, мне придется умереть, но слава арабов мне дороже собственной жизни»; перс получил воду и благодаря этому остался жив. Джелаль прибавил: «Я буду подражать этому арабу и дам тебе воды, чтобы наложить обязательство на потомков Джучи и улус его и сохранить добрую славу улуса Чагатая; только прошу тебя, когда ты вернешься к государю, доложить ему обо всём этом, чтобы рассказ был внесен в летопись». Ибадж дал обещание, получил воду и восстановил свои силы; Джелалю, однако, тоже удалось спастись от смерти; оба вместе достигли Кербелы, места гробницы имама Хусейна, потом пришли к Тимуру и рассказали ему о происшедшем.Тимур прославил подвиг Джелаля и его заботу о чести чагатаевского улуса и вспомнил о заслугах его отца Хамида.
Каково бы ни было отношение этих рассказов к действительности, они свидетельствуют о существовании в войске Тимура известного рыцарского идеала. Естественно, чтотакие рассказы влагались о самом Тимуре и его сыновьях. Несмотря на физическое увечье, Тимуру приписывались подвиги личной храбрости.
В 1379 г., во время осады Ургенча, хорезмийский владетель Юсуф Суфи послал Тимуру вызов на единоборство; Тимур принял вызов, прискакал ко рву крепости и звал оттуда набой своего противника, но тот нарушил свое слово и не явился. Скоро после этого привезли Тимуру из Термеза вновь поспевшие арбузы; Тимур решил поделиться ими со своим врагом и послал Юсуфу арбузов на золотом блюде; Юсуф велел арбузы выбросить в воду, а блюдо подарил привратнику. В 1383 г. Тимур в Сеистане хотел принять участие в битве и был удержан только просьбами эмиров.